Андрей Шляхов - Распутин. Три демона последнего святого

Петр Александрович Бадмаев, происходивший из знатного бурятского рода и еще в юности приехавший в Петербург из Восточной Сибири, поначалу работал в тибетской аптеке, принадлежавшей его старшему брату, затем учился на восточном отделении Петербургского университета и в Военно-медицинской академии. В Петербурге Бадмаев принял православие и из Жамсарана превратился в Петра Александровича. Алесандровича — потому что его крестным отцом был великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III.

Поначалу Бадмаев наметил себе дипломатическое поприще, недолгое время прослужив в Министерстве иностранных дел, затем столь же недолго преподавал монгольский язык в Петербургском университете, но вскоре отдался своему призванию — занялся медицинской практикой, причем лечил пациентов исключительно методами тибетской медицины. Примечательно, что, окончив полный курс Военно-медицинской академии, Бадмаев добровольно отказался от получения диплома, чтобы, не будучи врачом «официальным», иметь право лечить больных, используя принципы тибетской медицины.

Тибетскими травами Бадмаев исцелял буквально ото всех болезней, начиная с мигрени и кончая чахоткой, но большая часть его клиентов лечилась от импотенции, и, как говорили современники, весьма успешно.

Великосветская клиентура и широкие связи в верхах сделали Бадмаева весьма влиятельным человеком. Устройство разнообразных дел в качестве посредника приносило Бадмаеву столько же дохода, сколько и медицинская практика, если не больше.

Бадмаев уговаривал Гермогена повиноваться властям и давал приют Илиодору, так как считал, что «с государственной точки зрения весьма важно сделать этих двух лиц послушными властям — их можно сделать такими только благоразумными и кроткими мерами», и был хоть и скрытым, но недоброжелателем Распутина. Бадмаев даже посоветовал Илиодору составить записку о Распутине, которую намеревался передать императору через дворцового коменданта Дедюлина. С Дедюлиным Бадмаева связывали «деловые», то есть посреднические интересы. Дворцовый комендант помогал тибетскому лекарю, как принято сейчас говорить, решать вопросы. Помогал ему в этом и Григорий Распутин, причем практически бескорыстно, ведь Бадмаев был его хорошим знакомым. Но благодарности редко находится место в человеческом сердце, тогда как зависти этого места и искать не приходится…

«Пусть наказывает меня праведник: это милость; пусть обличает меня: это лучший елей, который не повредит голове моей; но мольбы мои — против злодейств их» (Пс.140:5).

За «втоптанного в грязь» Гермогена активно вступилась «московская клика», возглавляемая сестрой императрицы. 24 января 1912 года в «Московских ведомостях» появилась петиция «Св. Синод и епископ Гермоген. Голос мирян», подписанная Ф. Самариным, В. Васнецовым, М. Новоселовым и другими видными москвичами, близкими к великой княгине Елизавете Федоровне. «Невольно напрашиваются смущающие душу мысли: не определялся ли ход этого дела какими-то нам неведомыми соображениями? Не видим ли мы, например, что явные еретики и отступники, дерзко совершающие свое богомерзкое дело, остаются свободными от церковного суда?» — говорилось в петиции.

В тот же день финансируемая Гучковым газета «Голос Москвы» опубликовала статью Новоселова «Голос православного мирянина»: «Quosque tandem abutere patientia nostra? (До каких же пор ты будешь испытывать наше терпение? — А. Ш. ) — эти негодующие слова невольно вырываются из груди православных русских людей по адресу хитрого заговорщика против святыни церкви и гнусного растлителя душ и телес человеческих, Григория Распутина… Доколе, в самом деле, Святейший Синод, перед лицом которого уже несколько лет разыгрывается этим проходимцем преступная трагикомедия, будет безмолвствовать и бездействовать? Почему молчат епископы, которым хорошо известна деятельность наглого обманщика и растлителя? Почему молчат и стражи Израилевы, когда в письмах ко мне некоторые из них откровенно называют этого лжеучителя — лжехлыстом, эротоманом, шарлатаном? Где Его Святейшество, если он по нерадению или малодушию не блюдет чистоты веры церкви Божией и попускает развратного хлыста творить дело тьмы под личиной света? Где его правящая десница, если он пальцем не хочет шевельнуть, чтобы низвергнуть дерзкого растлителя и еретика из ограды церковной? Быть может, ему недостаточно известна деятельность Григория Распутина? В таком случае прошу прощения за негодующие дерзновенные слова и почтительнейше прошу меня вызвать в высшее церковное учреждение для представления данных, доказывающих истину моей оценки хлыстовского обольстителя».

Отрывки из этой статьи в тот же день напечатала газета «Вечернее время».

По Григорию Распутину, образно говоря, был дан залп из всех орудий.

Враги пошли ва-банк.

«Блажен человек, который слушает меня, бодрствуя каждый день у ворот моих и стоя на страже у дверей моих! потому что, кто нашел меня, тот нашел жизнь, и получит благодать от Господа; а согрешающий против меня наносит вред душе своей: все ненавидящие меня любят смерть» (Сол. 8:34–36).

Лавина газетных статей о Григории Распутине привела императора в ярость. Он приказал недавно назначенному министру внутренних дел Макарову принять «решительные меры к обузданию печати».

«Первое ясное проявление неудовольствия Государя на кампанию печати против Распутина проявилось в половине января 1912 года, — вспоминал Коковцов. — Мне приходилось в ту пору постоянно видаться с Макаровым, чтобы уславливаться об организации выборов в Государственную думу… Я застал его в очень угнетенном настроении. Он только что получил очень резкую по тону записку от Государя, положительно требующую от него принятия „решительных мер к обузданию печати“ и запрещение газетам печатать что-либо о Распутине. В этой записке была приложена написанная в еще более резких выражениях записка о том же от 10-го декабря 1910 г. на имя покойного Столыпина, прямо упрекавшая последнего. Макаров буквально не знал, что делать. Я посоветовал ему при первом же всеподданнейшем докладе объяснить Государю всю неисполнимость его требований, всю бесцельность уговоров редакторов не касаться этого печального места и еще большую бесцельность административных взысканий (запрещение розничной продажи и т. п.), только раздражающих печать и все общественное мнение и создающих поводы к разным конфликтам с Правительством и, наконец, полнейшую безнадежность выработки такого законопроекта о печати, о котором мечтали наши крайние правые организации и который должен был облечь Правительство какими-то сверхъестественными полномочиями.