Александр Алтунин - На службе Отечеству

Каждого командира, а не только начинающего, волнует мысль: сможет ли он проявить все эти необходимые качества военного характера в предстоящем бою? Волновала, естественно, эта мысль и меня.

Обхожу отдыхающих бойцов, прислушиваюсь к их беседам. Незамеченным подхожу к группе, где смеются особенно заразительно.

— Так вот, хлопцы…

По голосу узнаю сержанта Василя Сероштана, неистощимого рассказчика и балагура, самого веселого и обаятельного человека в роте.

— Случилось это в тридцать первом. Полюбил я дивчину. Да так полюбил, что описать невозможно, — это самому пережить надо. Была она такая хрупкая, такая нежная, что я, бывало, при встрече и прикоснуться к ней боялся. Смотрю молча и вздыхаю. А Ганна, так звали мою коханую, глядит на меня своими синими-синими очами и с улыбкой спрашивает: "Что с тобой, Василь, уж не занздужил ли?"

А я в ответ только шумно, как опоенный конь, вздыхаю. Что со мной приключилось, сам не пойму. Никогда за словом в карман не лез, а тут язык словно к нёбу прилип. — Рассказчик на мгновение умолк, вздохнул, бросил и тщательно растер сапогом остаток самокрутки и, словно вспомнив что-то весьма милое его сердцу, с ласковой улыбкой продолжал: — Виделись мы каждую удобную минуту. Жить друг без дружки не могли. Но, на нашу беду, родители моей коханой были набожные люди. И категорически потребовали, чтобы мы венчались. Я — комсомолец. Церковь для меня заказана. А Ганна моя была единственной у родителей. Сильно любила и жалела их. Не хотела идти против их воли. И на все мои уговоры отвечала: "Потерпи, любимый, все как-нибудь образуется".

Так продолжалось почти год. Наконец наш комсомольский секретарь Оксана Собко нашла выход…

— Становись! — раздается вдруг по колонне.

Не успев дослушать историю любви своего товарища, бойцы быстро занимают места в строю. Колонна продолжает путь.

И так на каждом привале. Повсюду оживленные разговоры — и ни слова о войне, будто сговорились, только о родных и близких, о домашних делах. Видно, хотелось подольше не расставаться с прежней счастливой жизнью, которую так вероломно нарушили фашисты. Хотелось уйти от мыслей о возможной смерти, о тех испытаниях, которые ожидают впереди.

В июле рассветает рано. Солнечный диск еще не появился из-за горизонта, а вокруг уже совсем светло. Все с опаской поглядывают на безоблачное небо: в любую минуту могут появиться фашистские самолеты.

Судя по времени, мы прошагали около двенадцати километров. Когда остановились на очередной привал, комбат Тонконоженко приказал увести роты в лес. Он сообщил, что скоро должны подойти автомашины, на которых мы и преодолеем оставшийся путь. Едва мы успели расположиться в лесу, как ко мне подбежал командир второго взвода лейтенант Павел Степанов. Поправив ремень на своей поистине девичьей талии, он приложил руку к пилотке.

— Товарищ командир, — произнес он почему-то шепотом, — позади нас, на поляне, полуторка с патронами, а при ней шофер и подозрительный тип в командирском обмундировании. Звание отгадать трудно: петлицы спороты. Но, судя по следам нарукавных нашивок, капитан…

Сообщение заинтересовало, бегу за Степановым, опасаясь, что подозрительные лица с полуторкой удерут. Однако машина оказалась на месте. Шофер что-то колдовал над мотором, а человек в командирской форме сидел на подножке автомашины, безвольно свесив голову на грудь.

— Кто вы такой и куда следуете? — Тон у меня решительный и строгий.

Незнакомец медленно поднимает голову. В глазах его удивление. Повторяю вопрос.

— Капитан Ситников, выходим из окружения, — отвечает он, продолжая сидеть.

— Вы — капитан? — Мой голос полон презрения. — Где ваши знаки различия? Вы самозванец…

Сидевший злобно смотрит на меня:

— Вот попадешь в окружение, молокосос, тогда узнаешь, почему я срезал знаки различия… Немцы расстреливают командиров и политработников на месте.

— Что в машине?

— Винт-патроны, — вмешивается в разговор подошедший шофер, видя, что спутник его замялся.

— Куда же вы их везете? Ведь фронт там, — махнул я на запад.

— Вез в хозвзвод нашего батальона, а вот капитан, — шофер с обидой указывает на сидящего, — остановил и приказал следовать с ним, объяснив, что впереди немцы, что весь наш полк погиб.

— Это правда?

— Да… — Капитан на мгновение замялся. — Нашу дивизию окружили. Я чудом выскочил на автомашине, которую в дороге перевернуло взрывом. Шофер погиб. По пути встретил вот эту, повернул ее назад: иначе она попала бы к немцам.

Я был новичком на фронте, но чувствовал, что капитан, если он был действительно капитаном, чего-то недоговаривает. Почему он один? Почему гонит машину с патронами в тыл, когда впереди наши войска сражаются и у них каждый патрон на счету? Наконец, почему он спорол знаки различия? Это явная трусость, а разве можно верить трусу?

— Ваши документы! — В моем голосе все меньше решительности и строгости, начинаю сомневаться: имею ли я право допрашивать старшего по званию.

— Нет у меня документов. Зарыл я их в лесу, — еще более озлобился капитан. — Я же человеческим языком, кажется, говорю, что был на территории, занятой немцами… Не мог я оставить при себе документы, неужели ты не понимаешь, лейтенант?

— Не понимаю! — начинаю сердиться и я. — И вообще в Красной Армии принято обращаться друг к другу на "вы". Прошу следовать за мной… — А сам думаю: "Сдам этого типа в штаб, там разберутся. Патроны пригодятся в предстоящем бою".

Но тут произошло неожиданное. Задержанный, сказав, что возьмет полевую сумку, открыл дверцу, покопавшись в кабине, выхватил револьвер и резко повернулся ко мне лицом. Хотя я и не ожидал такого поворота событий, однако, решив, что он будет стрелять в меня, машинально вырвал из раскрытой кобуры револьвер. Но капитан приставил дуло к сердцу и нажал на курок. Раздался приглушенный выстрел. Капитан опрокинулся навзничь, ударившись головой о подножку машины. Машинально оглядываюсь на шофера. На его лице брезгливая гримаса. Он сплюнул и, выругавшись, с горечью сказал:

— И такому трусу я поверил! Товарищ командир, — повернувшись ко мне, он вытянул руки по швам, — теперь свой полк я уже не найду. Еще действительно попаду к немцам в лапы. Возьмите меня с собой. Винтовка у меня есть, и автомат, между прочим, немецкий в кабине валяется. Пригожусь в бою.

Я изучающе смотрю в глаза бойцу. Он отвечает открытым, смелым взглядом, словно говорившим: "Не бойтесь, не подведу".

— Вам приходилось участвовать в бою?

— С первого дня войны отступаю, от самой границы. Участвовал в боях в составе стрелковой роты пулеметчиком. А потом, когда погиб шофер нашей единственной в батальоне машины, меня, как бывшего тракториста, посадили вместо него. Всего три раза пришлось съездить за боеприпасами. Поехал в четвертый, а тут в наш тыл прорвались фашистские танки. Хотел лесной дорогой добраться до батальона, а капитан приказал мне следовать с ним. Напрасно я его послушался… — Помолчав, шофер задумчиво, словно размышляя вслух, проговорил: — Где-то теперь наш полк? Что с ним?..