Александр Алтунин - На службе Отечеству

— В рубашке мы, Александр Терентьевич, родились, — с этими словами появился на НП батальона лейтенант Елагин. — Прямо в рубашке.

— Ты это о чем, Иван Иванович?

— Разве не знаешь? Немцы уже были готовы захлопнуть мешок, а мы выскользнули.

— Спасибо скажи командиру, — кивнул в мою сторону Пресняков. — Вовремя остановил. Иначе была бы для нас рубашкой сырая земля.

— Хватит, Игорь Тарасович, в похвалах рассыпаться. Не я, так другой бы до этого дошел. Лучше давайте-ка, товарищи, подумаем, что делать будем, если немцы вновь начнут атаковать.

Мы начали было перебирать возможные варианты, как вдруг услышали взволнованный голос наблюдателя:

— Наши переправляются, наши!

Солдат смотрел на излучину реки и счастливо улыбался. От восточного берега отходил плот, на котором стояло орудие. Рядом бойцы грузили второе. Вот она, долгожданная помощь!

Однако радость длилась недолго. Со стороны Гурно донесся гул, и почти тут же дугой выкатили десятка два "юнкерсов". Над Лесными Халупами дуга вытянулась в хищный клин, и самолеты ринулись к переправе. Видно было, как в пике они выбросили свой смертоносный груз над Вислой и ее берегами. Поверхность реки осыпало фонтанами воды. Один из них встал у самого плота. Плот накренился набок, и гаубица соскользнула в воду.

Фашистские стервятники, сомкнув строй, вновь заходили на бомбежку. В этот момент появились наши истребители и кинулись сверху на "юнкерсы". Клин самолетов противника сломался. Гитлеровские бомбардировщики шарахнулись в разные стороны и, сбрасывая куда попало бомбы, начали уходить. Но не тут-то было! Наши летчики сумели поджечь два "юнкерса". Один нашел свой конец у кромки западного берега, другой развалился над самыми немецкими позициями.

Обрадованный нашим успехом в небе, я перевел взгляд на гладь реки. Но ни парома, ни артиллеристов с саперами не было видно.

— Вот тебе и подмога, — вздохнул рядом Елагин. — Подгадали, сволочи! Пустили ко дну.

— Посмотри, что с другими плотами сделали, — протянул я бинокль Ивану Ивановичу. — Левее ракитника смотри.

Несколько бомб угодило в готовые плоты. Взрывами был на нет среден труд саперов. И теперь они спасали от огня оставшиеся бревна.

На острове удар фашистских самолетов пришелся по огневой позиции минометной роты. Бомбы разметали кустарник, сорвали маскировку. Пока трудно было сказать, зацепили они кого из минометчиков или нет. Но по тому, как дружно расчеты принялись устранять последствия налета, можно было судить большого урона фашисты не принесли. Находившийся со мной в окопе Пономарев не выдержал:

— Живы! Молодец Корецкий, сберег людей!

Я понимал радость ротного командира, его гордость за своих подчиненных, за того же командира 1-го взвода старшего лейтенанта Сергея Корецкого — молодого, но бесстрашного офицера.

Дело в том, что взвод Корецкого форсировал Вислу утром, когда немцы уже вели ураганный обстрел реки. Во время переправы вражеский снаряд повредил один из плотов. Под тяжестью груза начали разъезжаться бревна, и командир миномета растерялся. Все это видел Корецкий, находившийся на соседнем плоту.

— Расчет, покинуть плот! — распорядился Корецкий. Старший лейтенант прыгнул в кипящую от разрывов Вислу, подплыл к бойцам:

— Спокойнее, товарищи. Не дать разойтись бревнам. Беречь миномет и боеприпасы.

Рвались снаряды, вспарывали воду фашистские мины, но минометчики продолжали плыть к противоположному берегу. Не случайно спустя несколько дней в наградной лист на коммуниста старшего лейтенанта Сергея Ивановича Корецкого лягут слова: "…Во время форсирования Вислы проявил отвагу и мужество. Под ураганным огнем противника сумел сберечь личный состав и материальную часть оружия". Как было не гордиться командиру роты таким подчиненным!

Не успели отгореть костры в пойме Вислы, как прилетела новая группа фашистских самолетов и начала утюжить нас. Рев сирен, грохот взрывов, ходит ходуном земля, в глазах, ушах, носу — пыль. Дым застлал траншеи, окопы, ходы сообщения. На нашем клочке горит все, что еще не выгорело за день. А самолеты продолжают пикировать, сбрасывать все новые и новые бомбы.

Першило в горле, гудело в голове, хотелось пить.

Я приподнялся, выглянул из окопа: земля вместе с обожженным кустарником волнами покатились на меня. Было такое ощущение, что находишься на палубе корабля и тебя качает шторм. Рядом протирал глаза сержант-наблюдатель. Он что-то говорил мне, тряс головой, но я ничего не слышал. Лишь спустя минут десять — пятнадцать стало легче, хотя в ушах продолжало звенеть, а голову словно сжимало обручами.

— Ну и зверствует, — крутил головой капитан Пресняков. — Еще один такой налет, и можно к праотцам угодить.

— Это они нам мстят за последнюю контратаку. Насчет же праотцов — до этого не дойдет: солнце заходит. Разве что сейчас вновь полезут. Отправь посыльных в роты с приказом быть готовыми к отражению противника.

Тем временем угасал день. Тяжелый, кровавый для нас день. Трудно выразить словами, да и вообще вряд ли возможно описать, сколько пришлось вынести и выдержать на этом небольшом плацдарме, потратить моральных и физических сил для его удержания, как и рассказать о совершенных людьми подвигах. Никто не жалел ни крови, ни жизни во имя выполнения задачи.

В ожидании помощи мы продолжали приводить себя в порядок. Противник не прекращал изнурительного артиллерийско-минометного огня. Снаряды и мины нередко выводили из строя людей.

Не помню уже, в котором часу вечера возле НП остановились санитары. С носилок донесся стон.

— Кого несете, ребята? — спросил у бойцов капитан Пресняков.

— Партийного секретаря, — степенно ответил пожилой.

— Что?! — невольно вырвалось у меня. — Лейтенанта Малыгина?

— Его, товарищ капитан. Во время артналета зацепило, и серьезно.

Выбежав из окопа, остановился у носилок. Плечо и шея парторга батальона были перехвачены бинтами, сквозь которые сочилась кровь. Широкоскулое лицо Малыгина побледнело, нос заострился, на губах свернувшийся черный сгусток.

— Как же ты не уберегся, Василий Федорович?

Малыгин приоткрыл веки, отыскал меня глазами, попробовал улыбнуться, но гримаса боли исказила его лицо. Кусая побледневшие губы, Малыгин выдохнул:

— Это ты, командир? Зацепило некстати.

Смотрел я на Василия Федоровича, и сердце сжималось. Не хотелось расставаться с этим умным и добрым человеком — человеком большого сердца. Вчера вечером, обходя готовившихся к форсированию реки людей, встретил его у самой кромки воды. Парторг в обычной своей манере, неторопливо, но внятно, разъяснял бойцам, как управляться с лодкой. Увидев меня, выпрямился.

— Продолжайте, Василий Федорович. Ребята, наверное, из степей?