Александр Алтунин - На службе Отечеству

Я пожал плечами. Неожиданно возникший рядом Стаднюк мрачно пошутил:

— Ну вот, господа немцы отправились ужинать, а там и спать залягут. Можно и нам передохнуть.

Слова младшего политрука были недалеки от истины. Немецкая пунктуальность в первые недели проявлялась и на войне: в 5 часов — завтрак, в 12 — обед, а примерно в 21 час — ужин. Поэтому с наступлением темноты становилось, как правило, сравнительно тихо.

В минометной роте в живых остался 31 человек. Девять из них, легко раненных, Охрименко привел ко мне.

— Вот, товарищ лейтенант, — сердито докладывал он, — не хотят, едят их мухи, ехать в санбат. Веди нас, говорят, к командиру. Що робить, товарищ лейтенант?

Среди "упрямцев" вижу Сероштана, У него забинтованы обе руки. Вид измученный. Подхожу к нему:

— Надо, Василий Андреевич, подлечиться, потом еще повоюешь…

— Разрешите остаться, товарищ лейтенант! — Сероштан старается принять бравый вид. — Вот тальки шею задело, а на руках… Так… це ж царапаны!

Заметив мое колебание, Сероштан нахмурился:

— В расчете некому огонь вести. Стеклов убит. Степушкин ранен. Так что каждый на счету… Да и за погибших посчитаться надо.

Растроганно гляжу на бойцов и вдруг чувствую, что предательская влага туманит мой взор. Разрешил некоторым остаться в строю, а Степушкину категорически приказываю идти в медпункт. Петренко доложил, что нога у него распухла, рана загноилась. Степушкин молча прикладывает руку к пилотке и пытается повернуться кругом, но от боли едва удерживается на ногах Я успеваю поддержать его.

— Подлечитесь и возвращайтесь. Мы еще повоюем вместе… Степушкин отвечает крепким рукопожатием.

В третьем часу ночи на левом фланге батальона разгорелась яростная перестрелка. Беспрерывно строчили пулеметы и автоматы, в воздух взлетали ракеты. Фашисты открыли ураганный артиллерийско-минометный огонь. Лишь на рассвете он начал стихать. Не дождавшись вызова, я побежал к комбату уточнить обстановку. Капитан Тонконоженко встретил меня насмешливой улыбкой:

— Ну что, минометчик, проспал? А мы тут дали фашистам прикурить!

Из объяснений Тонконоженко я понял, что ночной контратакой соседнего полка и левофланговой роты нашего батальона вклинившиеся фашисты были выбиты. На этот раз пунктуальность подвела немцев. Ночная контратака застала их спящими. В роту возвращаюсь в приподнятом настроении: урок, преподанный фашистам, укрепил веру в наши силы. Поэтому начавшуюся в восемь часов артиллерийскую подготовку противника мы восприняли спокойно. Уверенно отразили атаку фашистской пехоты наши стрелковые роты. Минометчики помогли им метким огнем.

В десять часов неожиданно позвонил Тонконоженко. Он говорил, как обычно, кратко, не повышая голоса:

— Слушай внимательно. На стыке с левым соседом тридцать фашистских танков в сопровождении пехоты прорвались в наш тыл.

Немедленно организуй круговую оборону. Ни шагу назад. О появлении противника тотчас докладывай.

Вызвав командиров взводов, рисую сложившуюся обстановку и отдаю соответствующие распоряжения. У минометов оставляю лишь наводчика и заряжающего. Остальных отправляю в стрелковые цепи. Патроны и гранаты разделили поровну.

Едва мы успели занять круговую оборону, как с востока появились фашисты. Командиры взводов, выполняя мой приказ, подпустили их на восемьдесят — сто метров и только тогда скомандовали открыть залповый огонь. Оставшиеся в живых немцы отползают, укрываются в воронках. Затем по отрывистой команде они почти одновременно, подобно мишеням на стрельбище, поднимаются и бросаются вперед, подгоняемые высоким щеголеватым офицером в каске. Минометчики расстреливают атакующих в упор, Я тщательно целюсь и стреляю в офицера, прямо в его кричащий рот.

Уже полчаса длится перестрелка. Надо что-то предпринимать, пока к фашистам не подоспела подмога. Контратаковать не решаюсь из опасения больших потерь. Лейтенант Воронов предлагает зайти, фашистам в тыл и внезапно атаковать. Мне эта идея понравилась. Однако всей ротой выполнить маневр незаметно невозможно. И мы предпринимаем попытку обмануть фашистов. Пять самых отчаянных бойцов под командованием Воронова обходят фашистов, переползая от воронки к воронке. Когда они оказались в сорока — пятидесяти метрах позади фашистской цепи, Воронов вскакивает и, бросив гранату, кричит: "Зи зинд умляуфен! Верф ди гевере!" [2] Вы окружены! Бросай оружие! Это все, что он знал по-немецки. Вспомнив, что слово "батальон" по-русоки и по-немецки звучит одинаково, лейтенант по-юпошески звонко командует:

— Баталь-о-о-он! Приготовиться к атаке!

Воронов после боя в минуту откровения признался, что в этот критический момент он приготовился к самому худшему. Сердце бешено колотилось. Мгновения показались ему часами. Он уже ощущал, как десятки вражеских пуль впиваются в его тело…

Однако события развернулись совсем по-иному. Мы увидели, как немцы один за другим стали подниматься без оружия. Когда они обнаружили, что смельчаков всего шестеро, трое попытались схватить автоматы, но упали, сраженные меткими пулями. Это послужило сигналом. Вместе с остальными минометчиками быстро преодолеваю отделявшее нас от противника расстояние. Не давая опомниться, оттесняем фашистов от лежавшего на земле оружия. Возникла нелегкая задача: куда девать более тридцати пленных? Вести в тыл опасно — там идет бой. И мы решаем переправить их на участок соседа справа, где оборона не нарушена. Сопроводить пленных поручаю Охрименко с двумя бойцами. Осмотрев пленных, Охрименко хватается за голову:

— Ну и рожи, едят их мухи? Сущие бандиты! Як же я их доставлю, товарищ лейтенант? Они ж разбегутся!

Я заколебался. Такую возможность нельзя было исключить. Однако старшина находит выход: приказывает идейным снять поясные ремни и расстегнуть брюки. Пленные не понимают его. Тогда Охрименко проделывает эту "операцию" на себе. Немцы удивленно смотрят на действия Охрименко: до их сознания никак не доходит, чего от них добиваются. Ругаясь на чистейшем украинском языке, старшина вытаскивает вперед одного из пленных, снимает с него брючный ремень и расстегивает все пуговицы и крючки. Ошеломленный немец обеими руками крепко хватается за широкие спадающие штаны, а Охрименко, сунув ему в руки ремень, удовлетворенно говорит:

— Вот так и держи… Понятно?

Пленные молчат.

На помощь старшине приходит санинструктор Сидор Петренко, слывший в роте "знатоком" немецкого. Мобилизовав свои языковые познания, санинструктор пытается объяснить действия старшины. Наконец объединенными усилиями старшины и санинструктора пленные поняли, чего от них добиваются эти чудаки русские, и с видимой неохотой выполнили приказ. Удовлетворенный предпринятыми им мерами предосторожности, Охрименко приказывает одному бойцу следовать впереди и указывать путь, а сам со вторым бойцом, держа наготове захваченный автомат, пристраивается сзади. Глядя на странную колонну, напутствуемую возгласом "Уфорвертис! Уфорвертис!" [3] Искаженное немецкое слово "форвертс" — вперед. , минометчики дружно хохочут. Несмотря на трагичность обстановки, картина была действительно забавной: пленные, держась обеими руками за штаны, бегут, подгоняемые грозными криками сердитого усатого старшины.