Александр Алтунин - На службе Отечеству

— Я вас, товарищи, приучу к порядку, — сухо и непреклонно заявила заведующая столовой.

Узнав о случившемся, в столовую примчался Васильев. Со свойственной ему решительностью он приказал закрыть все двери, пока командиры не будут накормлены. За превышение власти комиссара, а за компанию с ним и меня потребовал к себе начальник гарнизона.

— Через сорок минут мы должны предстать пред грозные очи начальника гарнизона, — говорю я Васильеву за завтраком. — Будет нам, Илья Сидорович, баня.

— Ничего, — усмехается комиссар, — бог не выдаст, свинья не съест. За правое дело готов и пострадать. Плох тот политработник, который равнодушно смотрит на безобразное отношение к исполнению служебного долга.

Ровно в десять мы нервно ходим по просторной приемной начальника гарнизона: столько дел, а приходится терять время на разбирательство вчерашнего инцидента! Наконец адъютант приглашает в кабинет. Пожилой полковник, устало откинувшись на спинку кресла, спрашивает:

— Почему терроризируете работников столовой? Кто дал вам право вмешиваться в ее работу?

— Ваш вопрос, товарищ полковник, касается только меня, — спокойно басит Васильев. — Это я вмешался в работу столовой, поскольку половина командиров батальона оставлена нерадивой заведующей без ужина.

— Правда? — Полковник удивленно смотрит на интенданта, вытянувшегося у стола. — Вы мне об этом не докладывали.

— Распорядок работы столовой утвержден мною, товарищ полковник, а командиры явились на ужин с опозданием.

— Всего на пять — десять минут, — пояснил Васильев.

— Неважно на сколько, главное — опоздали, — настаивает интендант.

— А вы знаете, сколько работают командиры? — сдерживая гнев, спросил Васильев. — За четыре дня они должны принять, одеть и обуть, разместить и накормить полторы тысячи человек! Им нелегко выкроить время не только на столовую, но и на сон. А вы… о распорядке работы столовой печетесь. Забываете, что время военное…

— Почему вы два часа не отпускали работников столовой домой? — прервал Васильева полковник.

— А что было делать? — удивленно пожал плечами комиссар. — Командиры уличили работников столовой в жульничестве и потребовали объяснения у заведующей. Претензии командиров обоснованны. Я попросил заведующую выйти в зал, но она через официантку сообщила, что спешит домой. Тогда я и приказал закрыть все выходы из столовой. Вот и весь "инцидент", товарищ полковник. Начальнику военторга, вместо того чтобы жаловаться, следовало бы навести порядок в своем хозяйстве.

— Политрук прав, — укоризненно бросает полковник покрасневшему интенданту. — Наведите порядок, пока не поздно. А вам, — поворачивается к Васильеву, — запрещаю вмешиваться в работу столовой. Если работа не улучшится, доложите мне…

— Не смогу, — бурчит Васильев, — завтра выезжаю с эшелоном.

— Неужели готовы к отправке? А ну, лейтенант, докладывайте. Выслушав, воскликнул: — Вы хоть и "террористы", но молодцы! Завтра в десять буду смотреть ваш батальон.

Выйдя на улицу, Васильев полной грудью вдохнул холодный воздух.

— Фу, кажется, пронесло! А я, признаться, опасался, что влетит мне от начальника гарнизона по первое число.

— Если хотите благополучно доехать до фронта, не ввязывайтесь больше в подобные истории.

— Ладно, не буду, — усмехается комиссар.

Вторая половина дня и вечер промелькнули в хлопотах. Вечером, когда все вопросы были решены, Васильев пробасил:

— А теперь, братцы, можно попрощаться с городом.

— Мне бы только до койки добраться, — жалобно простонал Улитин, растирая поясницу.

На следующий день после смотра и обеда батальон начал погрузку. Мы с комиссаром зашли к коменданту вокзала, чтобы получить документы. Выслушав его добрые напутствия, поворачиваюсь к выходу. И вдруг меня зашатало, словно пьяного. Если бы не могучие руки Васильева, наверное, упал бы, ноги словно чугунные.

— Что с тобой, командир? Что случилось? — участливо рокочет над ухом комиссар.

Пересилив внезапный приступ головокружения, решительно шагаю к выходу, бросаю на ходу:

— Переутомился, видно, без сна, вот высплюсь в вагоне, и все будет в порядке.

Однако до вагона добираюсь с трудом. Подняться в теплушку не хватает сил. Васильев, заметив мое нерешительное топтание перед вагоном, подхватывает меня на руки и, подтолкнув вверх, кричит:

— Принимайте командира!

Мне помогают десятки рук. Влетев в теплушку, чувствую новый приступ слабости, шагаю к нарам и валюсь на них, не раздеваясь. Меня знобит.

С этого момента в памяти сохранились лишь отдельные эпизоды: словно во сне слышу рокочущий бас Васильева: "Командир, вставай, покушай горяченького". Но я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Язык не повинуется. Мысленно успокаиваю себя: "Слабость вызвана бессонными ночами, вот высплюсь, потом покушаю".

На какой-то станции меня бережно поднимают с нар и выносят из теплушки. Вдохнув холодного воздуха, прихожу в себя, с удивлением оглядываюсь вокруг и, устыдившись, что меня, словно дряхлого старика, поддерживают под руки, делаю попытку освободиться и идти самостоятельно, но тут же падаю на руки товарищей. Поддерживаемый с обеих сторон, вхожу в какое-то душное помещение, пропахшее лекарствами. Нас встречает худенький старичок с бородкой клинышком и в пенсне. Старичок пристально всматривается в мое лицо и встревоженно замечает:

— Да он у вас в бреду, бедняга. Раздевайте, посмотрим.

Старичок долго осматривает меня, потом устало опускается на стул.

— Что с ним, доктор?

Оглушительный бас Васильева заполняет небольшую комнату. Старичок виновато разводит руками:

— Какой я тебе доктор, я всего-навсего фельдшер. — И делает неопровержимый по своей гениальной простоте вывод: — А товарищ ваш болен.

— Это и дураку понятно, — сердится Васильев. — Чем болен-то?

— Жар у него, простудился, наверное. Я дам вам жаропонижающие лекарства, давайте по одному порошку три раза в день: может, пройдет само собой в дороге.

Меня заставляют открыть рот, и старичок высыпает в него содержимое порошка, льет из стакана воду. Захлебываясь, глотаю ее вместе с лекарством. Прихватив оставшиеся порошки, Васильев несет меня к теплушке, укладывает на нары. Под мерный стук колес снова впадаю в забытье…

Очнулся в каком-то длинном коридоре на носилках. Сколько времени лежу здесь, не знаю. Рядом останавливается группа людей в белых халатах. Слышу усталый женский голос:

— Что с ним?

— Не знаем, сегодня сняли с поезда в бессознательном состоянии.

— Снимите гимнастерку и рубаху.

Женщина наклоняется. Я вижу ее покрытое тонкой сеткой морщин измученное лицо. Она внимательно осматривает мою грудь и вдруг бледнеет. Быстро выпрямившись, отрывисто командует: