Филипп Александр - Королева Виктория

Два года она запрещала окружающим мешать ей предаваться своему горю. Во Фрогморе она устраивала пикники под сенью деревьев, окружавших мавзолей Альберта, и была крайне возмущена, когда в ноябре одна из ее придворных дам, Августа Брюс, «совершенно легкомысленным образом» объявила ей о том, что собирается покинуть ее в связи с тем, что выходит замуж за настоятеля Виндзорской церкви преподобного Стэнли: «Это стало для меня самым большим огорчением и самым большим испытанием со времени постигшего меня несчастья».

В Вест-Энде владельцы магазинов модного платья и дамского белья сетовали, что из-за столь мрачной обстановки при дворе у них совсем не идет торговля. Париж, весь в кринолинах и пышных оборках, притягивал к себе европейскую аристократию, устремлявшуюся туда на маскарады, в театры и в кабаре — посмотреть на французский канкан. «Таймс» писала, что «упорство, с которым кое-кто занимается возведением посмертных памятников вместо того, чтобы заботиться о развитии прогресса, столь дорогого сердцу принца Альберта, вызывает отвращение даже у самых снисходительных англичан». В палате общин депутат Айртон с возмущением говорил о монархии, которая так дорого обходится казне и от которой больше нет никакой пользы.

Но без Альберта, который больше не мог сидеть рядом с ней во главе стола и направлять беседу, Виктория упорно отказывалась принимать у себя иностранных правителей, а тем более селить их в Букингемском дворце. Так, шведскому королю пришлось остановиться в своем посольстве. Король и королева Дании поселились в одной из лондонских гостиниц, а итальянский принц Умберто — в Виндзоре в местной гостинице под названием «Белый олень». Даже Вики и Фрица не пускали больше в Букингемский дворец из-за их многочисленной «свиты болтливых немцев», и они находили приют в посольстве Пруссии. Это нежелание королевы селить у себя иностранных монархов с их бесчисленными свитами позволит семейству Кларидж нажить огромное состояние, ибо оно первым сориентировалось в обстановке и начало открывать гостиницы класса «люкс».

Кроме того, Виктория все еще была не в состоянии принимать участие в официальных мероприятиях. Устремленные на королеву взгляды действовали на нее парализующе, обостряли чувство одиночества, делали ее отчаяние еще невыносимее. В декабре 1863 года Пальмерстон получил из Виндзора от доктора Дженнера следующий меморандум: «Принимая во внимание состояние здоровья Ее Величества, нежелательно, чтобы она официально появлялась на публике». Какой-то шутник повесил на ограду Букингемского дворца такое объявление: «Помещение сдается внаем или продается ввиду того, что дела его последнего владельца пришли в полный упадок». 1 апреля, подхватив эту шутку, «Таймс» писала: «Верноподданные Ее Величества с радостью воспримут весть о том, что их государыня готова прервать свое затянувшееся затворничество».

Виктория лично взяла на себя труд ответить на это: «Существует ошибочное мнение, которое, видимо, получило широкое распространение и даже попало на страницы газет, что королева собирается вновь занять место, которое принадлежало ей до случившегося с ней огромного несчастья, и что она снова будет появляться на приемах и балах во дворце и на концертах. Считаю необходимым опровергнуть эти слухи... В глубине души королева понимает желание своих подданных видеть ее, но существуют обязанности более высокие, нежели обычное представительство, и груз этих обязанностей королева отныне должна нести одна, без посторонней помощи... а он с каждым днем становится все тяжелее, добавляя ей работы и забот. Королева не в силах сделать большего». Решив, что это очередной розыгрыш, главный редактор «Таймс» поместил это письмо под рубрикой «Court Circular» («Придворные новости») без подписи Виктории.

На сей раз тревогу забил дядюшка Леопольд. Отказываясь участвовать в общественной жизни, его племянница подвергала опасности само существование монархии в ее стране. И это при том, что наследников у нее было более чем достаточно, кипятился он. 10 января 1864 года Алике преждевременно разродилась своим первенцем — сыном Альбертом-Виктором, которого сразу же стали называть Эдди. «Англичане любят тех, кого постоянно видят», — твердил Виктории бельгийский король. Крестины новорожденного принца были прекрасным поводом для возвращения королевы в Лондон.

В семьдесят четыре года бельгийский король чувствовал себя совершенно больным и уставшим от жизни человеком, но считал своим долгом наставить Викторию на путь истинный. 4 марта он прибыл в Виндзор.

Крестины Эдди состоялись 10 марта в церкви Букингемского дворца со всеми королевскими почестями. Королева, естественно, была в своей черной головной накидке из крепа а-ля Мария Стюарт, но к своему обычному наряду она добавила бриллиантовое колье и брошь, украшенную крупными сапфиром и бриллиантом, в которую был вправлен миниатюрный портрет принца-консорта. На ее черном шелковом платье, расшитом гагатом, яркой полосой выделялась голубая лента ордена Подвязки. Принцесса Уэльская была в белом. Виктория подарила маленькому Эдди отлитую из серебра статую его покойного дедушки в натуральную величину и не осталась на банкет, устроенный по этому случаю в Мальборо-хаусе, но не уехала из Лондона, и газеты поспешили объявить эту радостную новость.

Целый месяц дядюшка Леопольд провел с племянницей, стараясь убедить ее прервать свое затворничество. 4 апреля в компании бельгийского короля и членов королевской семьи она почтила своим присутствием лекцию натуралиста Ричарда Оуэна, которого называли «английским Кювье [92] Жорж Кювье (1769—1832) — французский зоолог, один из реформаторов сравнительной анатомии, палеонтологии и систематики животных. ». А вечером пригласила на ужин епископа Вустерширского.

Через пять дней она наконец устроила в Букингемском дворце большой прием для иностранных послов. В три часа дня королева появилась в Белой гостиной в сопровождении дядюшки Леопольда, Артура, Ленхен и Луизы. Двор по-прежнему носил траур: дамам предписывалось быть в длинных платьях без шлейфов, мужчинам — во фраках с повязкой из черного крепа на левой руке. Принцессы были в белом. Виктория надела то же платье, в котором была на крестинах Эдди, на ней были то же бриллиантовое колье и тот же миниатюрный портрет ее покойного супруга.

В Букингемском дворце, как нигде в другом месте, на нее нахлынули воспоминания об ее утраченном счастье. «Мне пришлось сделать огромное усилие над собой, чтобы все это вынести», — писала она Вики. Она взяла в руки перо в гардеробной Альберта: «Я не смогу постоянно находиться рядом с этой, затихшей навсегда, комнатой, откуда он выходил таким красивым, что нельзя было оторвать от него глаз, чтобы сопровождать меня на приемы».