Филипп Александр - Королева Виктория

В своем дневнике она с укоризной отмечала, что на завтрак он проглотил три котлеты и целую куропатку. Но когда он рассказал ей, что, будучи учащимся Итона, носил длинные волосы, она записала: «Должно быть, он был очень красив!» Она сочувствовала его несчастливому супружеству: «Какой ужас, что жена чуть не погубила его жизнь, а ведь ей следовало бы гордиться тем, что она могла бы сделать счастливым такого человека». Она упрекала его в том, что он подвергал свою жизнь опасности, стоя во время грозы под деревом. А когда она однажды упала у него на глазах с лошади, он сильно побледнел и без конца переспрашивал ее: «Вы уверены, что с вами все в порядке?»

Она была бы совершенно счастлива, если бы не постоянное нытье герцогини. Выяснения отношений с этой истеричной женщиной, стремящейся вернуть себе прежнее положение и пристроить Конроя при дворе, вызывали у Виктории спазмы желудка. Она хотела как можно быстрее переехать из Кенсингтонского дворца. Но куда? Сент-Джеймсский дворец казался ей слишком мрачным, Виндзорский находился слишком далеко. В конце концов она остановила свой выбор на Букингемском дворце, где до нее не жил ни один монарх. Этот дворец был куплен у герцога Букингема Георгом III, затем по приказу Георга IV был перестроен и расширен и стал называться «New Palace» [17] Новый дворец (англ.). . В большинство комнат там провели газовое освещение, но сами помещения были неудобны для жилья. Пришлось пробивать там новые двери и строить новые лестницы. Переезд был назначен на 13 июля, но строительные работы затягивались. Виктория не хотела ничего слушать и отправила собственноручно составленную записку, в которой объявляла, что собирается переехать, как и планировалось, 13 июля, это вызвало панику у рабочих, и им пришлось заканчивать ремонт в авральном режиме.

«Бедный старый Кенсингтон» оставил в ее душе столь тягостные воспоминания, что она не захочет появляться там в течение последующих тридцати лет. «Самым трудным для меня было сохранять хладнокровие, когда я начинала сердиться, а они никак не оставляли меня в покое», — призналась она Мельбурну. В Букингемском дворце она приказала пробить дверь между своей спальней и спальней фрейлейн Лецен, а матери отвела самые дальние покои. «У меня больше нет будущего, я теперь никто», — причитала герцогиня. Дочь с матерью по-прежнему завтракали за одним столом, но в течение дня гордая герцогиня должна была испрашивать разрешение у Виктории на встречу с ней и часто в ответ на свою просьбу слышала одну и ту же фразу: «Я занята». Потоки упреков удвоились. «Виделась с матерью... какую сцену она мне устроила!.. Получила письмо от матери. Ох уж эти ее письма!» Герцогиня не могла даже выместить свою злобу на Мельбурне, поскольку премьер-министр вел себя с ней подчеркнуто вежливо и бесстрастно. «Одумайся, Виктория, ведь лорд Мельбурн не король», — злилась тираничная немка.

Когда королева призналась ему, что не любит мать, лидер вигов кивнул головой: «Мне еще не доводилось встречать подобных сумасбродок». В своем дневнике Виктория была вынуждена признать его правоту и добавила в заключение: «Как же мы оба смеялись!» Тем не менее премьер-министр не советовал ей враждовать с матерью: «Это будет плохо воспринято общественным мнением».

Взойдя на престол, Виктория из бедности сразу попала в роскошь. Она стала обладательницей самого крупного состояния в мире. Вскоре парламент проголосует за то, чтобы ее цивильный лист [18] Цивильный лист — сумма, назначаемая главе государства на расходы и представительство. (Прим. пер.) исчислялся суммой в 385 тысяч фунтов стерлингов, что было в сорок раз больше, чем у президента Соединенных Штатов, и эта цифра останется неизменной до конца ее жизни. Помимо этого в ее собственную казну поступали доходы от Корнуэльского и Ланкаширского герцогств. Первое, что она сделала, это погасила все долги своего отца: 50 тысяч фунтов стерлингов, на это ушел почти весь ее личный годовой доход. Она также решила продолжить выплату ренты внебрачным детям Вильгельма IV, но из экономии отказалась перекупить оркестр, который предложила ей тетка Аделаида.

В королевской резиденции от лорда-камергера до последнего истопника насчитывалось четыреста сорок пять человек обслуживающего персонала. Виктория любила видеть вокруг себя красивых женщин, а посему очень обрадовалась известию о том, что герцогиня Сазерленд согласилась заведовать ее гардеробом. В своем салоне в Стаффорд-хаусе герцогиня слыла защитницей общественных интересов и имела репутацию не только очаровательной, но и умной женщины. Мельбурн порекомендовал королеве и других фрейлин, умниц и сторонниц вигов, поскольку сама она была мало знакома с высшим обществом.

Свое первое лето после восшествия на престол она провела в Виндзоре. Это было чудесное лето. Рядом с ней находились дядюшка Леопольд со своей женой Луизой, а главное — лорд Мельбурн: «Это было самое приятное лето в моей жизни, я никогда не забуду первого лета моего царствования». Ее дни были подчинены тому же распорядку, что и в Лондоне. Утром она принимала министров, а днем совершала долгие прогулки верхом. Виктория не садилась на лошадь с тех пор, как два с лишним года назад в Рамсгейте перенесла тяжелую болезнь. И теперь «под присмотром» дядюшки Леопольда она вновь училась скакать галопом по тридцать лье без остановки во главе небольшой кавалькады. На лошади она казалась не такой маленькой. В бархатной амазонке зеленого цвета и цилиндре с черной вуалькой, с ярким румянцем на щеках, она чувствовала себя почти красавицей. Через четыре месяца после восшествия на престол она записала в дневнике: «Все говорят, что я совершенно изменилась с тех пор, как взошла на трон».

В форме виндзорского гарнизона — синий мундир с красным воротником и красными обшлагами — она принимала парад своих войск: «Я приветствовала их, поднося руку к шляпе, как это делают офицеры, и все восхищались тем, как у меня это получалось... Впервые в жизни у меня было ощущение, что я мужчина и что мне самой предстоит сражаться во главе моих войск». И далее, отвечая Феодоре, спросившей, не кажется ли ей, что она живет, будто во сне: «Но видит Бог — в хорошем сне; и такой счастливой меня делает не окружающая меня роскошь и не то, что я стала королевой, а тот в высшей степени приятный образ жизни, который я сейчас веду, именно он дарит мне покой и счастье».

Премьер-министр значительно облегчал ей выполнение ее задачи, доступно объясняя, что за документы проходят через ее руки и что за письма ей нужно подписать. Что же касалось дипломатических депеш, то тут он уступал свои полномочия наставника министру иностранных дел лорду Пальмерстону, самому недоверчивому и авторитарному члену кабинета министров, который не позволял ей никакой инициативы. Письма в адрес какого-либо монарха непременно должны были заканчиваться несколькими словами, написанными рукой королевы. Так вот министр заранее писал их карандашом, а секретарю потом приходилось подтирать ластиком карандашный след.