Бронюс Яунишкис - От Альп до Гималаев

Наконец я закончил проповедь, пожелал прихожанам следовать законам истинного братства, затем подошел к две­ри, осторожно открыл ее и огляделся. Пантеры не было видно.

Потом я узнал, что в этот же день недалеко от нашей миссии пантера растерзала одного санньяси, направлявшегося из ашрама в святые места. Скорее всего это была та же самая пантера-людоед.

Спустя несколько дней мы с Разией уехали из Гиманджунгской миссии. В Шиллонге меня поместили в одной из келий общежития при семинарии, а Разия стала там же слу­жанкой.

Я тут же вспомнил о профессоре Густасе и вскоре посту­чался к нему. Его келья в точности напоминала мою. На сто­лике и на полу — груды книг. Низкая деревянная индийская кровать, небольшой платяной шкаф. Под образом святого Боско висел крест.

Густас вскочил со стула, заключил меня в объятия и, ра­достно похлопывая по плечам, сказал:

— Теперь мы каждый день будем разговаривать и петь по-литовски. Я так истосковался по родине, — и, недолго думая, затянул «Рос в пуще дубок».

Я подпевал, и нам было несказанно хорошо.

— Ну как дела? — спросил наконец Густас.

— Тяжело было расставаться, - отвечал я. — Если бы не ваше приглашение, я не стал бы продолжать учебу... В Гиманджунге я был самостоятелен. И...

— И что?

— Обучая других, я обнаружил множество неясностей. И в отношении Христа, и в этих бесчисленных тайнах...

— А ты и не пытайся все выяснить, — посоветовал мне профессор. — Ты просто верь, и от этого только выиграешь. Все религии — и христианство, и ислам, и индуизм — состоят из великого множества тайн. Религия и должна быть таин­ственной, мистической, манящей. Да и хватит об этом. Я вот уже изучаю двенадцатый язык, а все потому, что нечего делать.

— Какой же вы изучаете сейчас? — поинтересовался я.

— Тамильский. А ты знаешь, что в Индии люди разгова­ривают более чем на ста языках, которые состоят из двухсот наречий? А язык — это ключ к человеческим сердцам.

— Открыв их, мы станем обучать индусов тайнам? — ус­мехнулся я.

— Зря тебя направили в Гиманджунгу, — сказал с сожа­лением Густас. — Внес Фасати путаницу в твою голову. Но благодаря убитым тиграм ты стал знаменит. Без диплома, а уже станешь преподавателем. Хотя бы во время экзаменов не проявляй своих сомнений. Не забывайся.

Я ничего не ответил профессору, а когда вернулся в свою келью, меня охватило отчаяние. Вновь начинается уже полу­забытая монастырская жизнь. Колокольчик — к вечерним молитвам, колокольчик — к ужину, колокольчик — ко сну.

Руководство миссии поручило мне преподавать физкуль­туру в гимназии и семинаристам-первокурсникам. В свобод­ное время я занимался совершенствованием своих знаний, готовился к посвящению в священники.

Но чем больше я читал трудов по теологии, тем больше у меня возникало вопросов, сомнений. Я страшился своих мыслей!

Я терзался, пытаясь побороть самого себя, вновь прини­мался за учебу, почти ни с кем не общался. Это было страшно мучительно.

Однажды, вернувшись из читальни, я застал в келье Разию. Она стояла с потерянным видом, а когда я к ней при­близился, упала на колени и заплакала:

— Я утоплюсь...

— Что случилось? Почему? — стал расспрашивать я. — Тебя кто-нибудь обидел?

— Я молилась Христу, молилась Шиве, а тебя я так редко вижу.

Ее слова поразили меня.

— Чего ты хочешь? — спросил я. — Ведь я миссионер.

— Я не хочу жить здесь, — не сдерживая слез, причитала Разия. — Поедем обратно в Гиманджунгу!

— Можешь возвращаться, никто тебя здесь не удержива­ет. Можешь носить красное сари, остричь волосы, сбрить брови и... вдовствовать, — отвечал я ей. — А я должен при­нять посвящение и получить диплом. Вот тогда меня, мо­жет, и направят в миссию. Ничем больше я тебе помочь не могу.

Разия вышла из кельи, опустив голову. Мне стало жаль ее. И вспомнилась индийская поговорка: «Не бей женщину даже цветком». А как я вел себя?..

Стремясь преодолеть свои сомнения, я зачастил в церковь. Я заставлял себя от всего отключиться и ни о чем не размышлять. Экзамены я сдавал отлично. Преподаватели были ко мне снисходи­тельны. Размышляя о смысле жизни, я не раз со­глашался с индийскими философами, которые говорили, что жизнь - это иллюзия, сон, ее вообще не существует, она плод нашего воображения.

Однажды в дверь моей кельи громко постучали. Кто бы это мог быть? Меня давно никто не навещает, даже профес­сор Густас стал редким гостем. Может быть, это Фасати? Он обещал не забывать меня.

Я торопливо открыл дверь. Нет, не Фасати. Какой-то индус. И вроде бы знакомый. Черные блестящие волосы, вы­разительное лицо. Одет в темный европейский костюм.

— Сильвио?! — Я протянул к нему руки и замер.

— Да, Сильвио Сингх, спокойно ответил он и сдержанно улыбнулся. — Я теперь джи [40] Сингх!

— Откуда ты прибыл, джи? — спросил я с удивлением. — Из Италии? Как ты очутился в Индии?

— Пути господни неисповедимы... Я выяснил свое проис­хождение. Я индус! И никуда из Индии не уеду. Здесь моя родина!

— Может быть, ты родом из Шиллонга? Здесь живут твои родители?

— Нет, я родом из других мест. Когда англичане рас­стреляли моих родителей, иезуиты купили меня у моих родных. Потом передали салезианцам, которые и увезли меня в Турин.

— А как ты узнал, что я в Шиллонге? — спросил я с инте­ресом. — Прошло столько времени...

— Мне сообщил об этом Лалус Чаухан.

— Лалус? Ты его знаешь?

— Индус индуса всегда отыщет, — загадочно ответил он. Я больше не стал вникать в его дела.

Вынув из чемодана мясные консервы, полученные из фонда помощи миссиям, я достал лепешку и пучок листьев бетеля, принесенные из трапезной, а Сильвио вытащил из портфеля бутылку сомы. Мы выпили по случаю встречи.

Сильвио рассказал о том, как в Турине он с помощью мэра бежал из монастыря и устроился на работу в таверне. Он много читал, учился и пришел к выводу, что религия че­ловеческих проблем не решает, лишь постоянно говорит о них. Религия, по его мнению, лишь способствует человече­ским заблуждениям.

— Не гневи бога, джи, — возмутился я.

— Не могу я его гневить, если я в него не верю, — отве­чал он.

— Где ты сейчас работаешь, джи?

— В Индийском национальном конгрессе [41]. Работаю без­возмездно.

— Не тяжело?

— Для родины сил не жалко, можно и жизнью пожертво­вать! — воскликнул Сингх. - Но я пришел к тебе с предложением, — продолжал он. — Вступи в наше общество ха­риджан.

— Зачем? — не понял я.

— Мы хотим прекратить унижения, которым подверга­ются хариджане. К этому стремится Ганди. Надеюсь, и тебе не чужда идея уравнения каст?

— Возьмите меня руководителем спортивного сектора. За­ниматься спортом могут все, без различия каст. А что касает­ся вступления в общество... Ты ведь знаешь, я пленник миссии.