Андрей Разин - Зима в стране "Ласкового мая"

…Падают снежинки, и я, по старой детской привычке, считаю, что нынешний год обещает быть лучше прошлого, и еще думаю о том, насколько обыкновенная алчность способна искалечить все лучшее в людях. Пока меня терзал Шерешовец, многие знакомые и даже друзья, предвидя мою "кончину", быстренько бросились делать деньги любыми средствами. О Войтенко я уже сказал. Подговорив детей писать обо мне в органы всякие небылицы, он успел дать несколько "концертов" под фонограммы "Ласкового мая" и, наверное, что-то поимел.

Вообще этот прыткий юноша пошел бы далеко, если бы не остановила милиция. Началось следствие… Короче говоря, менеджера из него не получилось, а дни, проведенные в изоляторе временного содержания, еще будут напоминать ему о том, что поговорка "не рой другому яму" придумана совсем не глупыми людьми…

Но круги от камня, брошенного в "Ласковый май", до сих пор расходятся по стране. До сих пор легковерные репортеры спрашивают меня о всякой чепухе — кто побил Филинова, например, хотя я уверен, что все это выдумки для рекламы самого Филинова. Или о моих сокровищах. А некоторые филармонические деятели чешут затылки на предмет: предоставлять сцену "Ласковому маю", или это опасно… Смешные люди. Странное время.

Телевизор может сделать человека знаменитым за пять минут. Кто владеет телеэфиром — владеет миром. Даже такие титаны шоу-бизнеса, как Майкл Джексон, трепещут перед телерепортерами и ведущими шоу, потому что стоит им чуть-чуть перекрыть кислород, как кумир будет забыт, а потом и повержен в прах. И наоборот. Если ежевечерне одновременно со ста миллионов домашних экранов вдалбливать в голову и сознание рядового гражданина чей-то простенький образ, то любого безголосого хориста запросто можно сделать идолом. Особенно в наших широтах, где печатному слову и видеоинформации верят не меньше, чем слову Божьему.

Мне очень хотелось увидеть себя на телеэкране.

Когда я понял, что не могу не петь, эта навязчивая идея стала просто преследовать меня. Странно, казалось бы, самое время успокоиться. После службы в армии меня пригласили в колхоз имени Свердлова, знатное хозяйство на Ставропольщине, предложили такую должность, что сверстникам и не снилась, — зампредом по соцкультбыту. Почет и уважение сельчан, трудолюбивых и степенных колхозников; личный водитель, готовый выполнить любое поручение; свежий воздух и ласковое прикавказское солнышко. Председатель колхоза, оценив мое усердие при пробивании для хозяйства мельницы, которую здесь уже отчаялись когда-нибудь увидеть, сказал как-то по-отечески:

— Давай, хлопец, дерзай. Вот уйду на пенсию, возглавишь дело. Орден Ленина получишь.

Николай Петрович Алешкин знал, что говорил. На Ставропольщине ценили инициативных людей, но мне не нужны были ордена. Я хотел петь.

Вот тут и начались мысли о телеэкране. Как проникнуть в те горние выси, где священнодействуют за пультом режиссеры, где вдумчивые редакторы нежно пестуют таланты, ожидая которых любители "Утренней почты" считают дни от воскресенья до воскресенья.

Николай Петрович, большой знаток жизни, как-то подловил меня перед утренней дойкой и завел душещипательный разговор:

— Не переживай. Везде нужны связи. Без них даже комбикорм не достанешь. А ты хочешь, чтоб Соню Ротару не показали, а тебя, Разина, сразу отсняли. Нет, милый человек, так не бывает. Кто ты для них?! Так что давай нацеливайся на конкретные задачи. Мельницу ты достал, теперь комбайн "Дон" пробивай. Вот тебя и оценит народ. Запоете вместе. Гармошкой премирую.

Я было уже и согласился с председателем. Видно, не судьба. Так и придется ограничиться славой лучшего солиста деревни Привольное и окрестностей. Тоже ничего. Хотя, если бы проникнуть на телевизор, можно было бы потягаться даже с Ротару. Но как это сделать в условиях нашего самого демократического в мире Гостелерадио? Прийти и предложить свои услуги — засмеют. Попросить о любезности? Москва слезам не верит.

"Нет, Андрей, — всесторонне осмыслив ситуацию, сказал я себе. — Надо действовать нетрадиционными методами. Кто работает на телевидении? Бывшие партийные работники. А они люди сметливые и должны знать, что я проживаю в селе, где начинал свою трудовую деятельность наш Генсек".

Три дня, подобно древнегреческим ораторам, я тренировал голос, добиваясь осадистой бархатистости, и разведывал телефоны приемных телекомитета в Москве. Апробацию идеи начал на районных начальниках. Позвонил в райпотребсоюз и внушительно сказал:

— Звонят из крайисполкома. Почему не представляете статотчет?

Трубка откликнулась немедленно:

— Сейчас доработаем и подошлем.

Я успокоился. Голос достиг той кондиции, которая отличает обычных смертных от номенклатурных работников. Можно было штурмовать телевидение. Диск телефона напоминал круг судьбы. Все зависело сейчас от никелированного кружочка с буквами и цифрами.

— Попов слушает.

Не было в те годы в Останкино более влиятельной фигуры. чем Владимир Иванович Попов. Он мог шугнуть любимца миллионов Владимира Маслаченко и поставить по стойке "смирно" нежную Валентину Белянчикову. Он не боялся никого, кроме начальства. И от него теперь зависела моя судьба. Попов нажатием кнопки мог вывести меня к сияющим вершинам, а мог послать к черту. Эх, судьба-канарейка… Но мы, ставропольцы, крепкие орешки, и отрепетированным голосом я сказал:

— Дорохин на проводе. Секретарь парткома колхоза имени Свердлова. Слышали, надеюсь?

— Какого еще Свердлова, — изумился всесильный зампред Гостелерадио, — вы что, товарищ, телефон перепутали?

— Уточняю, — нахально сказал я, — имени Свердлова Красногвардейского района со Ставрополья.

Молчание длилось ровно одно мгновение, которое свершило чудесное превращение. Голос Попова зажурчал, как нар-зановый источник.

— Очень рад. Как ваша фамилия, я что-то не расслышал?

— Дорохин.

— Весь внимание, товарищ Дорохин. Мы тут как раз задумали цикл передач о героях труда. Так что ваш звоночек как раз кстати.

— Да я не о том. Нужна ваша помощь… Есть у нас талантливый парень. Сын, так сказать, Ставропольского района. Очень бы хотелось увидеть его на всесоюзном экране.

— Нет вопросов! Какие у вашего товарища наклонности? Я постарался быть как можно сдержаннее.

— Поет.

— Вот и чудесно. Я дам указание музыкальной редакции по

казать вашего земляка во весь рост. В целях, понимаете ли,

пропаганды.

Он еще говорил что-то, затем, понизив голос до интимного, осведомился:

— А этот ваш мальчик, он кем приходится? Ну сами знаете…

— Это не главное… И не по телефону. Но для вас скажу. Племянник.

Трубка ответила уважительным молчанием. Затем Попов голосом человека, привыкшего хранить государственные и военные тайны, сказал: