Лиля Брик - Пристрастные рассказы

Я совсем не честолюбива. «Не зовут, — я и не лезу». Но как неправильно, что Музей В. Маяковского на Таганке, [54] Имеется в виду музей-квартира в Гендриковом переулке (позднее переулок Маяковского). Закрыт в 1967 году (ред.). вместо того чтобы объяснять людям (молодым главным образом), как мы жили, вместо того чтобы постараться прекратить сплетни и домыслы, вместо того чтобы экскурсовод рассказывал: «Вот комната Маяковского, а это комната его жены Лили Юрьевны, а это комната ее бывшего мужа, лучшего друга Маяковского, с которым они жили в одной квартире, а это — их общая столовая», и рассказал бы этот экскурсовод, как дружно работали Маяковский и Брик, как я им, в меру сил, помогала; вместо этого музей собирает слухи и сплетни — под видом «воспоминаний»!

И молодежь эта обошла бы наши комнаты-каюты и нашу кают-компанию, такие простые, внушающие доверие — письменный стол, тахта, шкаф и книжные полки в Осиной комнате. Одинаковые во всех комнатах светлые лампы под потолком. Никаких «абажуров для сладострастий», никаких украшений, даже картин. Только два мексиканских коврика, которые привез Володя, над Володиной и Осиной тахтами, а над моей — старый коврик, вышитый шерстью и бисером, который когда-то, году в 16-м, Володя привез мне из Москвы в подарок. Как много было тогда посуды в горке в столовой. Я покупала ее так: «Дайте, пожалуйста, пять дюжин самых дешевых стаканов» или «тарелок». Как все это не похоже на «треугольник», на «афинские ночи». Что же делает Музей вместо того, чтобы правдиво рассказывать посетителям о том, как было дело? Они разрушили мою и Осину комнаты, и никому теперь непонятно, что же там было; может быть, в моей комнате находилось общее супружеское ложе для «любви втроем»? а в Осиной висела коллекция порнографических открыток?..

С входной двери содрали медную дощечку, которую заказал Володя и которая ему так нравилась.

Получилось, как будто Володя жил один, а всем известно, что это не так, и всё окружилось какой-то тайной, возбуждает болезненное любопытство, все стало «непонятно и похабно», по выражению из анекдота.

Можно бы показать и в кухне два самовара — один большой, другой поменьше.

Сколько же чаю было выпито из «самых дешевых стаканов»? Сколько крюшона на лефовских «пятницах». Водки не пили. Может быть, это была и не пятница, а какой-нибудь другой день недели… Это знает Вася. [55] Вася — В. А. Катанян.

Очевидно, когда Перцов фабриковал свою фальшивку, он широко пользовался музейными мемуарами — уж очень он расшаркивался перед музеем, уж очень благодарил за предоставленные «материалы».

Приходится писать, как было дело. Слишком много врут, даже для очевидцев слишком много… Слишком много домыслов — вольных или невольных. Больше вольных. Писать не хочется. Не хочется вспоминать. Только начнешь, а «уже у нервов подкашиваются ноги…»

Итак, Володя влюбился в меня сразу и навсегда, так же как Ося влюбился в Володю. Я говорю — навсегда, навеки, оттого что это останется в веках, и не родился тот богатырь, который сотрет эту любовь с лица земли. Разве что земля «рухнет», а тогда — всё равно.

Я уже писала о том, что Володя пришел к нам, сразу посвятил мне «Облако» и с тех пор посвящал мне каждую строчку.

Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня, это было нападение.

Два с половиной года у меня не было спокойной минуты — буквально. Я сразу поняла, что Володя гениальный поэт, но он мне не нравился. Я не любила звонких людей — внешне звонких. Мне не нравилось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не нравилось даже, что фамилия его — Маяковский — такая звучная и похожа на псевдоним, причем на пошлый псевдоним.

Ося был небольшой, складный, внешне незаметный и ни к кому нетребовательный, — только к себе.

Володя в первые дни отнесся к Осе как к меценату. Даже обманул его, назвал большую сумму за печатание «Облака» и прикарманил оставшиеся деньги. Но это только в первые дни знакомства. Володя был в отчаянии, когда через много лет выяснил, что мы знаем об этом обмане и хотя он был давным-давно позади, хотя между нами была уже полная близость и рассказала я ему об этом как о смешном случае и оттого, что к слову пришлось, а могла бы и не рассказывать, так как это было давно забыто.

Да и тогда, когда это произошло и мы с Осей узнали про это, мы отнеслись к этому весело, и нас это со стороны тогдашнего Володи нисколько не удивило. Слегка обжулить мецената считалось тогда в порядке вещей.

Ося сразу влюбился в Володю, а Володя в Осю тогда еще влюблен не был. Но через короткое время он понял, что такое Ося, до конца поверил ему, сразу стал до конца откровенен, несмотря на свою удивительную замкнутость. И это отношение осталось у него к Осе до смерти. Трудно, невозможно переоценить влияние Оси на Володю.

Пишу как пишется, могу перепутать последовательность, но факты все безусловные, так как буду писать только то, что точно помню и о чем все эти годы часто думала. О многом думала, оттого что думалось. О многом — оттого, что заставляли думать сплетни и клевета. Сколько их, мерзких сплетен! Как нарочно в ответ на «пожалуйста, не сплетничайте». И сколько их было при жизни Володи. Но тогда мы на них не обращали решительно никакого внимания. Они к нам совсем как-то не прилипали, мы их не слышали даже. Сплетен было больше, чем это нормально, вероятно, оттого, что Володя был очень заметен не только стихами, но и всем своим видом и поведением, да и влюбленных в меня, пожалуй, было больше, чем это нормально, а вокруг каждой любви — особенно несчастной — всегда много сплетен.

Наша с Осей физическая любовь (так это принято называть) подошла к концу. Мы слишком сильно и глубоко любили друг друга для того, чтобы обращать на это внимание. И мы перестали физически жить друг с другом. Это получилось само собою…

…Я рассказала ему всё и сказала, что немедленно уйду от Володи, если ему, Осе, это тяжело. Ося был очень серьезен и ответил мне, что «уйти от Володи нельзя, но только об одном прошу тебя — давай никогда не расстанемся». Я ответила, что у меня этого и в мыслях не было.

Так оно и случилось: мы всегда жили вместе с Осей. Я была Володиной женой, изменяла ему так же, как он изменял мне, тут мы с ним в расчете. Во втором вступлении к поэме о пятилетке, которое он начал писать в виде письма ко мне, так и сказано: «…с тобой мы в расчете, не к чему перечень взаимных болей, бед и обид». Он переделал эти строчки в предсмертном письме на: «я с жизнью в расчете…» Я и жизнь для Володи были синонимами.