Михаил Вострышев - Московские обыватели

Но пора остановиться на изображении низменной жизни Шумахера. Что же было положительного в этом тучном бездельнике? Да именно то, что он не был бездельником! Большинство москвичей наблюдали жизнь Шумахера на виду, на людях. Другая, настоящая жизнь поэта проходила в комнате, где он жил и где всегда был идеальный порядок. Богатые друзья, в том числе К. Т. Солдатенков и П. И. Щукин, присылали ему целые ящики книг, Шумахер проглатывал их, делая многочисленные записи, и аккуратно возвращал. Среди его близких друзей, кроме двух уже названных, можно назвать писателя Тургенева, который издал за границей два томика стихотворений Шумахера, переводчика Шекспира Н. X. Кетчера и московского гражданского губернатора В. С. Перфильева, у которых он подолгу квартировал, историка И. Е. Забелина, доктора П. Л. Пикулина, автора замечательных юмористических рассказов И. Ф. Горбунова. Подружился Шумахер и с графом С. Д. Шереметевым и последние четыре года прожил в его Странноприимном доме у Сухаревой башни, наконец-то заимев собственное жилье.

Скончался Петр Васильевич 11 мая 1891 года на 74-м году жизни и был похоронен, согласно завещанию, в усадьбе Кусково, возле Оранжерейного флигеля, где проводил летние досуги последних лет. Большая часть его творчества так и осталась неизданной. Но Шумахер, кажется, не особенно горевал об этом. У каждого своя жизнь и свой взгляд на нее.

По уверениям злых на язык острословов, две русские столицы в XIX веке постоянно соперничали друг с другом. Хотя о каком соперничестве может идти речь, когда эти две достопримечательности России ничем не похожи друг на друга? Петербург просыпается под барабанную дробь, Москва — под звон колоколов. У Петербурга душа на Западе, у Москвы — на Востоке. В Петербург едут решать кляузные дела, в Москву — тратить деньги. Петербург славится оперными певцами и балеринами, Москва — драматическими артистами…

Да разве возможно вообразить, чтобы в Петербурге родился и жил драматург Островский?! Или артист Садовский?!

Пров Михайлович Садовский и московский Малый театр — это были синонимы. Хотя знаменитый артист первые два десятка лет и не помышлял, что станет москвичом. Он родился в городе Ливны Орловской губернии, где в это время находился по служебным откупным делам его отец, рязанский уроженец. В девять лет Пров потерял отца, которого ему заменил дядя (брат матери) — певец провинциальных театров. Он и приохотил мальчика к сценическому искусству. Прову пришлось перепробовать на первых порах незавидные должности: переписчик ролей, разносчик афиш, декоратор, суфлер, статист… Театральный дебют четырнадцатилетнего паренька, который отцовскую фамилию Ермолаев сменил на дядину Садовский, состоялся на тульской сцене. Следом, как и у всех провинциальных артистов, настала пора скитаний по театрам — Калуга, Рязань, Елец, Воронеж и прочие, прочие, прочие губернские и уездные города. Как и большинству товарищей по ремеслу (или — искусству?), Прову досталась полуголодная бесприютная судьба. Но счастье все же улыбнулось — после шести лет бродячей актерской жизни он переселяется в Москву, и вскоре его принимают в труппу императорского Малого театра.

Русская сцена сороковых годов была бедна русскими комедиями. «Бригадир», «Недоросль», «Ревизор», на треть урезанное «Горе от ума» — вот и все. Шли главным образом французские и немецкие мелодрамы. И все же, по уверению писателя Е. Э. Дриянского, «Садовский — что хотите сделает и русским, и понятным на сцене, как бы оно ни было бездарно, слабо и темно в книге».

Но вот появляется новый драматург с пьесой «Свои люди — сочтемся», и в пятидесятые годы творчество Островского в актерском истолковании Садовского почти полностью завладело сценой Малого театра. Попробовал было великий комик Михаил Щепкин тягаться с молодым дарованием в роли Любима Торцова из комедии «Бедность не порок», но не имел никакого успеха.

Первое выступление Садовского перед петербургской публикой описал в своем письме к Островскому от 27 апреля 1857 года Е. Н. Эдельсон: «Садовской дебютировал в «Бедности не порок» во вторник 23 апреля. Несмотря на дурную погоду в этот день, театр был почти полон, и, по замечанию здешних, публика была гораздо чище обыкновенной александрийской. Нетерпение видеть и приветствовать дорогого гостя было так сильно, что каждый раз, как отворялась дверь, и показывалось на сцену новое лицо, раздавались рукоплескания, которые, конечно, тотчас умолкали, как скоро публика замечала свою ошибку. Наконец, появился и Садовский… Минуты две или три публика не давала ему начать, и он оставался в дверях в своей монументальной позе, с поднятой рукой. Дальнейшая его игра была рядом торжеств… Впечатление, произведенное на всех незнакомой петербургской публике игрой Садовского, новость и неожиданность смысла, которые он придал знакомой всем роли, были так сильны, что сами актеры поддались этому обаянию и сделались тоже как будто публикой… Дамы, старики, гусары и проч. плакали без различия. Какой-то старик со звездой, кажется Греч, говорил во всеуслышание, что он в первый раз видит истинное и высокое исполнение этой роли. По окончании этой пьесы Садовский был вызываем неоднократно; об остальных актерах все как будто забыли».

Удивила Москва Петербург и в шестидесятые годы, когда увлеклась небывальщиной для русского зрителя — комедиями Шекспира и Мольера. Сделать невозможное возможным — заставить московскую публику восхищаться «Проделками Скапена», «Доктором поневоле» и «Укрощением строптивой» — опять же помог очаровательный и неподражаемый Садовский.

На сцене Пров Михайлович мог предстать шутом, «тешить черта», как выражались суровые старообрядцы, но в его доме царил патриархальный старомосковский порядок.

Повсюду висели иконы строгановского письма и перед ними день и ночь горели лампады. Все женщины, от кухарки до жены хозяина, степенно ходили по комнатам в черных платьях и косынках старого фасона. Строго соблюдались праздники и исполнялись посты, не допускалось употребление «басурманского зелья» — табака.

Садовский надолго запомнился москвичам благодаря еще и тому, что его сценическое искусство не только развлекало, но и нередко приносило благочестивые плоды. Когда он преображался в Любима Торцова, то зритель видел на сцене не играющего роль артиста, а живого человека — пьяницу с чуткой любящей душой. Об этом говорит исповедь Садовскому одного из московских купцов, который решил круто изменить свою жизнь после того, как увидел комедию «Бедность не порок». Этот монолог дословно записал писатель Иван Горбунов: