В. Балязин - Герои 1812 года

Александр I и его соратники придавали этим вылазкам огромное значение, при этом упуская основное правило военного искусства: «Сосредоточение всех сил именно в тех пунктах, в которых должны свершаться решительные действия».

Эти диверсии могли иметь решающее значение только тогда, когда на главном театре военных действий были бы достигнуты большие успехи.

Помимо этого, в русских войсках царила неразбериха. Дело в том, что все три русские армии на западной границе имели своего особого командующего и каждый из них не признавал авторитета другого командующего.

Главнокомандующий 1-й Западной армии Барклай-де-Толли скорее всего имел право считать себя выше главнокомандующего 2-й армии Багратиона и командующего армии Тормасова, потому что он был военным министром, а также имел самую многочисленную армию.

Но, с другой стороны, в военной иерархии Багратион и Тормасов стояли выше Барклая, так как они раньше были произведены в генералы от инфантерии.

Александр I, не предоставляя Барклаю верховной власти над всеми войсками, вначале думал командовать сам, руководствуясь советами генерал-лейтенанта Фуля.

Этот бывший прусский полковник, страстный поклонник Фридриха II, создал свою собственную систему, которая, по замечанию известного военного историка Клаузевица, не выдерживала ни исторической, ни философской критики.

Суть ее заключалась в том, что оборонительную войну следует вести двумя армиями. Одна из них должна противостоять неприятелю на фронте, а другая — действовать в его тылу и на флангах. Для прикрытия дорог лучше всего, по его мнению, располагаться в стороне от них, то есть занимать фланкирующую позицию.

Анекдотичным можно назвать и выбор Дрисского лагеря. Предназначенный для оборонительных целей, окруженный с фронта лесом и не защищенный с тыла, он был просто ловушкой для русской армии. Приходится только удивляться, как мог Александр I довериться прусскому авантюристу?

Со стороны боевых генералов этот план подвергался самой ожесточенной критике, однако Александр I придерживался иного мнения.

Кстати, современникам было хорошо известно особое отношение Александра I к дворянам нерусского происхождения, так называемым «немцам». «Немцем, — писал Н. В. Гоголь в „Ночи перед рождеством“, — называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь он француз, или цесарец, или швед — все немец».

Отечественная война 1812 года, естественно, ускорила рост исторического и национального самосознания русского общества. Вполне понятно, что во время войны усиление этого чувства сопровождалось зачастую проявлением в дворянском обществе неприязни к иностранцам. Поводов для этого было очень много. Достаточно сказать, что из 332 генералов, участников войны 1812 года и заграничных походов, портреты которых помещены в военной галерее Зимнего дворца, только около 200 носили русские фамилии. Засилье генералов и офицеров с иноземными фамилиями в штабах, в артиллерии и инженерных войсках вызывало открытое негодование. Составлением реляций занимались практически только иноземцы. Л. Н. Толстой в статье «Несколько слов по поводу книги „Война и мир“» писал: «Все испытавшие войну знают, как способны русские делать свое дело на войне и как мало способны к тому, чтобы его описывать с необходимой в этом деля хвастливой ложью. Все знают, что в наших армиях должность эту, составление реляций и донесений, исполняют большей частью наши инородцы». Из пятнадцати человек, составлявших штаб 1-й Западной армии, восемь человек носили нерусские фамилии. Начальник штаба армии А. П. Ермолов был широко известен своим остроумием и отрицательным отношением к «немцам». Однажды, войдя в помещение штаба и оглядев собравшихся, он с иронией громко сказал: «Господа! Кто-нибудь говорит по-русски?»

Но война началась!

Платов о вторжении французов узнал ночью 14 июня, ему приказывалось действовать в правый фланг противника.

Перед вступлением в первый бой Платов отдал патриотический приказ. В нем он подчеркивал справедливость борьбы, которую ведет русская армия, отмечал, что казаки, лишившиеся в бою лошадей, «должны биться пешими до последней капли крови, а также, будучи легко раненными, не должны уходить с поля боя».

15 июня Барклай изменил первоначальный приказ и отдал распоряжение Платову идти на соединение с 1-й армией «на Лиду, Сморгонь и Свенцяны, где, может быть, дано будет неприятелю генеральное сражение».

Русские армии отступили.

Уже через десять дней после вторжения французов на русскую землю обнаружилась полная несостоятельность плана Фуля: 1-я Западная армия Барклая-де-Толли под напором главных сил противника во главе с Наполеоном отошла к Дриссе; в совершенно бедственном положении оказалась 2-я армия Багратиона. Наполеон сразу же попытался оттеснить ее от 1-й армии, окружить со всех сторон и разгромить. Вот почему Багратион убедительно просил Платова удержать неприятеля на некоторое время в местечке Мир.

Платов решил «заманить неприятеля ближе к Миру». Замысел его блестяще удался. 27 июня произошло первое сражение у Мира. Кавалерийская бригада Турно попала в «вентерь» и понесла большие потери. В тот же день Платов доносил Багратиону: «Извещаю с победой, хотя с небольшою, однако же не так и малою, потому что еще не кончилось, преследую и бью… Пленных много, за скоростию не успел перечесть и донесть. Есть штаб-офицеры, обер-офицеры. Вот „вентерь“ много способствовал, оттого и начало пошло. У нас, благодаря богу, урон до сего часа мал, потому что перестрелки с неприятелем не вели, а бросились дружно в дротики и тем скоро опрокинули, не дав им поддержаться стрельбою».

28 июня при Мире произошло второе сражение. Поздно вечером усталый Платов писал Багратиону: «Поздравляю ваше сиятельство с победою, и победою редкою над кавалериею. Что донес вам Меншиков, то было только началом, после того сильное сражение продолжалось часа четыре, грудь на грудь… из шести полков неприятельских едва ли останется одна душа, или, может, несколько спасется… У нас урон невелик».

Победа Платова у Мира в то трудное время являлась очень важной для русской армии, ибо поднимала дух отступающих войск.

Отсутствие казаков при 1-й армии значительно осложнило ее положение. Барклай потребовал от Платова незамедлительного перехода его корпуса к нему. 7 июля Платов двинулся на соединение с 1-й Западной армией, но уже через день Багратион придержал движение казаков, намереваясь пробиться к Витебску через Могилев. Платов не мог ему отказать и таким образом оказался в двусмысленном положении: с одной стороны, он должен был выполнить приказ Барклая, с другой — ему нужно было помочь Багратиону, который заверял Платова, что отвечать перед Барклаем за задержку будет лично сам.