В. Балязин - Герои 1812 года

Остерман разделил столько бед и опасностей с этими людьми, так привык к ним, что ему казалось естественным, что они собрались вместе, когда у них было так тяжело на душе. И лишь одного человека он не принимал сердцем, презирал и ненавидел — начальника Главного штаба барона Беннигсена, человека без отечества. Чего стоили все его военные дарования, если в его жизни не было главного, того, чем были наполнены жизни Остермана и его соратников, — преданности своей Родине. Остерман не особенно вслушивался в то, что говорил Беннигсен, его раздражал самодовольный вид генерала, который рассуждал о гибели русской армии и потере Москвы как о чем-то постороннем. «Есть ли у вас уверенность в том, что сражение будет нами выиграно?» — спросил он, зная, что утвердительного ответа на этот вопрос быть не может, но далее слышать витийство Беннигсена для него было невыносимо. Когда же спор генералов ушел в сторону от вопроса, оборонять ли им Москву или сохранить армию, и они заговорили о том, где лучше положить войско на позиции, избранной Беннигсеном или самим напав на неприятеля. Остерман задумался. Ему отчего-то вспомнился рассказ Кутузова о том, как перед штурмом Измаила Суворов собрал на военный совет генералов, положил перед ними на стол чистый лист бумаги и сказал: «Пусть каждый из вас, не спросясь никого, кроме бога и совести, подаст свое мнение». Больше всего на свете боялся Остерман, что его назовут трусом, отдавшим французам Москву. По словам А. П. Ермолова, он «несколько раз сходил с ума от этой мысли», но на военном совете Остерман-Толстой сказал то, что велела ему его совесть: «Москва не составляет России; наша цель не в защищении столицы, но всего Отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии». Совещание подходило к концу, когда приехал Н. Н. Раевский. Остермана интересовало, что скажет этот мужественный генерал. Раевский думал недолго: «Россия не в Москве, среди сынов она», — процитировал он стихи поэта Озерова. Кутузов, поднявшись со стула, произнес твердо: «Приказываю отступать».

Полководец с умыслом оставил Москву. Он знал, что древняя столица «всосет французскую армию как губка». Наполеон, приняв вступление в Москву за цель своего похода, упустил из виду главное — русскую армию, которая вышла из Москвы по Рязанской дороге, а затем, неожиданно свернув на Калужскую, расположилась 21 сентября лагерем у села Тарутина, угрожая с фланга войскам Наполеона и прикрывая от них южные плодородные губернии. Во время отступления русской армии корпус А. И. Остермана-Толстого находился в арьергарде.

Во время остановки армии в Красной Пахре Остерман решил по обыкновению проверить, хорошо ли накормлены его солдаты, не испытывают ли они в чем нужды и не пали ли духом от оставления Москвы. Подходя к расположению Елецкого пехотного полка, он услышал знакомый голос и остановился от неожиданности. Потом, желая проверить, не изменил ли ему слух, не обознался ли он, Остерман подошел ближе и увидел главнокомандующего 1-й армией М. Б. Барклая-де-Толли без свиты, в мундире без знаков отличия и орденов. Он видел перед собой глубоко страдавшего человека и понимал причину его страданий.

Переходя от полка к полку, объясняя войскам причины их отступления, Барклай-де-Толли как будто стучался в сердца сослуживцев, доступные ему в прежние времена. Вскоре он оставил армию. Офицер, приехавший от него из Калуги, неожиданно привез Остерману письмо, в котором бывший главнокомандующий писал своему старому боевому соратнику о том, с какой болью в сердце покинул он русскую армию.

6 октября русские войска, одержав победу при Тарутине, дали понять Наполеону, что их сила и мощь восстановлена, после чего французский император предпочел более не задерживаться в Москве и кинулся на Калужскую дорогу, стремясь обеспечить свои войска продовольствием в южных губерниях, не тронутых войной. Но, «несмотря на все его тонкости, — говорится в журнале военных действий, — намерение его предупреждено». Следствием сражения за Малый Ярославец, бывшего 12 октября, явился отход неприятельской армии на Смоленскую дорогу, разоренную войной.

Во время преследования неприятеля 4-й пехотный корпус А. И. Остермана-Толстого находился в авангарде генерала М. А. Милорадовича, особенно отличившись при штурме города Вязьмы 22 октября. Когда же наполеоновская армия, не сумев удержаться в Смоленске, двинулась ускоренными маршами в сторону западной границы, А. И. Остерману-Толстому по приказу Кутузова был выделен в самостоятельную команду отряд в составе 4-го кавалерийского корпуса, частей 4-го пехотного корпуса и нескольких партизанских подразделений, которые, следуя параллельно отступлению противника, препятствовали ему свернуть со Смоленской дороги, разоренной войной. Остерман, наблюдавший за движением неприятеля, сообщал М. И. Кутузову о сосредоточении значительных сил у города Красного, где вскоре произошло большое сражение, длившееся три дня. Войска Остермана настигали отдельные отряды французов, стремившихся к городу. Дорого расплачивался неприятель, дерзнувший вступить с оружием в руках на русскую землю. «Пленные — изнуренные, обгорелые, в оборванных шинельках, под измятыми киверами, с подвязанными ушами и в безобразной обуви — являли нам плачевные остатки великой и некогда страшной армии завоевателя Европы», — вспоминал об этих днях И. Радожицкий.

В село Кобызево войскам Остермана был доставлен знаменитый приказ М. И. Кутузова: «После чрезвычайных успехов, одерживаемых нами ежедневно и повсюду над неприятелем, остается его только быстро преследовать; тогда… земля русская, которую мечтал он поработить, усеется костьми его… Идем вперед!.. Перед нами разбитый неприятель! Да будет за нами тишина и спокойствие!»

Конец Отечественной войны застал А. И. Остермана-Толстого в Вильно, где 10 декабря располагалась Главная квартира М. И. Кутузова. Переживания за судьбу Родины в первые месяцы войны, перенапряжение сил, последствия контузии и ранения под Красным почувствовались разом, как только отступили бедствия, грозившие Отечеству. Для излечения болезней Остерман покинул армию, в которой находился с первого до последнего дня Отечественной войны 1812 года.

Пройдя сквозь все испытания войны 1812 года, несокрушимые духом россияне верили, что «пожар Москвы рано или поздно осветит им путь к Парижу». Война отступала от границ России. Весной 1813 года русские войска сражались в Германии, освобождая ее от французского владычества. В марте 1813 года корпус П. X. Витгенштейна освободил Берлин, и Остерман отправился туда, объявив супруге, что едет искать облегчения у немецких врачей, на самом же деле стремясь быть как можно ближе к армии.