Ольга Скороходова - Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир

В течение дня я несколько раз принималась читать это письмо. Я вспомнила Е. Келлер. Ее окружали епископы, монашки, попы поповствующие ученые. Они более всего заботились о том, чтобы «Приблизить Елену к богу», и до слез умилялись, что она так быстро «постигает божию мудрость», а вот Алексей Максимович пишет мне о могучем разуме только человека.

Мой учитель рассказывал мне о воспитании Елены Келлер и, между прочим, сказал: реакционный американский психолог В. Джемс заявил, когда познакомился с Е. Келлер: «Все попы его мира не могли доказать бытия бога, а вот Е. Келлер своим развитием показывает, что есть нечто выше нашего разума и Елена Келлер своим существованием доказала это».

Но Алексей Максимович не верил ни в разум природы, ни в другие «сверхъестественные силы»…

… Он горячо любил нашу Родину, гордился ею, не раз говорил и писал о том, что наша страна богата здоровыми, талантливыми людьми… не удивительно поэтому, что когда он получил от меня первое письмо, то живо им заинтересовался; письмо это возбудило в нём желание ознакомится с задачами нашего учреждения. Алексей Максимович совершенно правильно оценил нашу работу и понял, что даже слепоглухонемого можно сделать Человеком. А как это сделать? Алексей Максимович понимал и то и в следующих словах освещал этот вопрос:

«… Я думаю, что скоро наступит время, когда наука властно спросит так называемых нормальных людей:

— Вы хотите, чтобы все уродства, несовершенства, преждевременная дряхлость и смерть человеческого организма были подробно изучены? Такое изучение не может быть достигнуто экспериментами над собаками, кроликами, морскими свинками. Необходим эксперимент над самим человеком, необходимо на нём самом изучать технику его организма, процесс внутриклеточного питания, кровообразования, химию нервно-мозговой клетки и вообще все процессы его организма. Для этого потребуются сотни человеческих единиц, это будет службой, действительной службой человечеству, и это, конечно, будет значительно полезнее, чем истребление десятков миллионов здоровых людей ради удобства жизни ничтожного, психически и морально выродившегося класса хищников и паразитов». (Из письма ко мне.)

Читая это освещение вопроса об изучении человеческого организма, думаешь, что А. М. Горький не только был гениальным художником и публицистом, но и обладал колоссальной эрудицией ученого и — в то же время — был человеком будущего коммунистического строя. Недаром же он вдохновлял и призывал меня быть полезной для науки и писал мне: «…Вы вправе этой службой гордиться…»

Интересен тот факт, что Алексей Максимович, несмотря на непрерывную работу над художественными произведениями, на редкость для писателя-художника интересовался науками о человеке. А когда он начал переписываться со мной, он живо заинтересовался и проблемой слепоглухонемоты, и притом не так, как был заинтересован Диккенс Лаурой Бриджмен (слепоглухонемой предшественницей Е. Келлер): Диккенса больше всего поразило в Лауре Бриджмен то обстоятельство, что она может ощущать руками звуки музыки, прикасаясь к инструменту рукой, и то, что она в состоянии выражать свою радость смехом. «…Она смеется. Великий боже! Она смеется!;.» — восклицал Диккенс.

Каждое письмо Алексея Максимовича доставляло мне такую же неисчерпаемую радость, как и первое письмо, и, кроме того, с каждым его письмом, я умственно росла: я лучше понимала прочитанные книги, больше узнавала жизнь и людей, а все это потому, что каждое слово Алексея Максимовича приближало меня к пониманию окружающего мира. Я охотно, с сильно бьющимся сердцем писала письма Алексею Максимовичу; я часто думала о том, что у меня еще слишком мало знаний и это печалило его. Но в одном письме Алексей Максимович написал мне: «…Ваше письмо также свидетельствует о прекрасном росте Вашего интеллекта…» Это признание сильно обрадовала меня и внушило мне уверенность, что дружба с Алексеем Максимовичем принесла мне колоссальную пользу — он вдохновлял меня и направлял ко всему доброму и разумному.

Все письма А. М. Горького ко мне хранятся у меня. Мой учитель перепечатал их для меня брайлевским шрифтом, я самостоятельно могу их читать в любую минуту. Да, я их читаю и изучаю, ибо они богаты неиссякаемой мудростью такого великого и пламенного человека, каким был Алексей Максимович Горький.

Однажды летом мы с М. Н. были в городе по своим делам. Освободились раньше, чем предполагали, а домой идти еще не хотелось. Стали думать да гадать, в какой музей нам пойти. Н. предложила:

— Пойдемте в домик Романовых. Мы как раз идем по этой улице. Вы там не были? — Нет.

— А мне очень хочется осмотреть боярские покои…

В исторических повестях и романах я много читала о царских боярских палатах, покоях и покойчиках с изразцовыми печами и лежанками. Боярские дома описываются с «красным крыльцом», узенькими оконцами, с женскими теремами и т.д. Палаты и покои представлялись мне такими же комнатами, какие имеются и в наших современных домах, только палаты представлялись мне большими залами, а покои — маленькими комнатками.

Изразцовые печи и лежанки я представляла как самые обыкновенные, сделанные из кирпича и глины русские печи, только со множеством маленьких и больших выступов и карнизов.

Я вообразила, что в бывшем доме Романовых в самом деле находится музей, и шла туда с большим оживлением, ибо надеялась увидеть там все в таком или почти в таком виде, как это было при жизни бояр. Но до чего же мы были разочарованы, когда, подойдя к усадьбе, узнали, что там уже нет музея, а разместилось какое-то учреждение. Мы все же попросили разрешения войти в дом, чтобы отыскать хоть какие-нибудь следы старинной архитектуры и боярской жизни.

И действительно, на мое счастье, в нижнем этаже еще сохранилось несколько маленьких комнат — покоев. Кое-где на стенах крепко держались куски парчи, которой, очевидно, были обиты стены.

В одном из покойчиков (эти комнаты были так малы, что я могу назвать их только покойчиками) нашлась и заинтересовавшая меня изразцовая печь с лежанкой.

Увы! Эта печь была совсем не похожа на русские печи в избах и украинских хатах. Я внимательно осмотрела небольшую печь и миниатюрную лежаночку. Сделаны они были из очень гладких, как бы отшлифованных или кафельных «кирпичиков» различной величины и формы, со множеством красивых, рельефно исполненных рисунков. Тут были цветы, деревья, птицы, звери. М. Н. сообщила, что все эти фигуры цветные и очень красивые. Мне они тоже нравились, я долго не могла отнять рук от этих изображений.

Захотелось мне осмотреть и дверь, хотя я совсем не предполагала, что обыкновенная дверь может быть какой-то необыкновенной, но в этих покойчиках и двери были необычайны: не такие, как в наших современных домах. Прежде всего я споткнулась о высокий порог. Такие пороги были во всех комнатах, двери же низенькие, очень тяжелые, массивные, толстые, обитые сукном и вверху заканчивались полумесяцем. Осмотрев две двери, я поняла, почему в старых книгах писали, что, когда человек заходил в боярский покой, он сильно нагибался. Я очень сожалею, что никакой мебели, никакой домашней утвари в покоях не сохранилось.