Курт Мейер - Немецкие гренадеры. Воспоминания генерала СС. 1939-1945

Один из партизан громким голосом потребовал, чтобы я вышел из своего укрытия и сдался. Он обещал передать меня американцам и уважать «международное право». Я не отвечал на его призыв.

Пистолет в моей руке, казалось, становился все тяжелее и тяжелее. Однажды мы поклялись, что никогда не сдадимся живыми. Суровые испытания в России заставили нас дать эту клятву. Время настало! Оставался один патрон в патроннике и последний в магазине. Следовало ли мне выполнить свою клятву? Имела ли она значение только на Восточном фронте? Не были ли нынешние обстоятельство совершенно иными? Шли минуты. Я снова посмотрел на свой пистолет.

Я подумал о своей семье и неродившемся ребенке. Было трудно, очень трудно принять решение. Партизаны стояли лишь в паре метров от моего укрытия. Я изучал их лица. Одни были озлоблены, другие казались вполне безобидными, может быть, им всего несколько секунд назад вручили оружие.

Главный в их группе снова попросил меня сдаться. Рядом с ним стоял мальчик лет четырнадцати. Очевидно, это были отец и сын. Маленький чертенок держал в руках карабин.

Мальчик вдруг возбужденно указал отцу на дверь и камень, сдвинутый в одну сторону. Тот все понял. Там, где лежал камень, было сухо, значит, он был сдвинут несколько минут назад. Отец вновь попросил меня сдаться.

Партизаны выстрелили в дверь и достали ручные гранаты. Еще два выстрела расщепили дверь и заставили меня забиться в угол.

Я обратился к отцу: «Мой пистолет направлен на вашего сына! Вы сдержите свое обещание?» Он сразу же притянул к себе мальчика и повторил свое обещание обращаться со мной должным образом.

Все было кончено. Вся надежда была на контратаку моих товарищей. Я швырнул магазин от пистолета в один угол, а сам пистолет – в другой. Что за ужасное чувство быть взятым в плен!

Я медленно открыл дверь и пошел к командиру партизан. Один из парней набросился на меня; несколько пистолетов и карабинов было направлено на меня. Не было произнесено ни слова. Я не обращал внимания на угрозы оружием. Я посмотрел в глаза отца. Взмахом руки он велел своим спутникам опустить оружие. Они неохотно подчинились и сопровождали нас до церкви. Командир партизан сказал мне, что он был в Германии в Первую мировую войну в качестве рабочего и что у него остались только хорошие впечатления. Следовательно, у него не было причины быть главарем банды убийц. Однако он сказал, что молодых людей иногда бывает трудно удержать от кровопролития и убийств.

Макс все еще лежал на дороге; у него было очень болезненное пулевое ранение в бедро. Мы дотащили его до полицейского участка, где ему сразу же сделали противостолбнячный укол. Деревенский врач был в высшей степени дружелюбен. Он сказал мне, что надеется, что скоро мы сможем вернуться домой.

Двое полицейских затем достали из карманов по паре наручников и надели их на мои запястья. Я чуть не упал на колени от боли. Наручники все глубже и глубже врезались в мою плоть. Полицейские смотрели на меня выжидающе, партизаны просто глядели, раскрыв рот. Эти двое, должно быть, часто практиковали эту пытку раньше. Они явно ожидали, что я буду кричать от боли. Макс посмотрел на меня и сказал: «Сволочи!»

Главарь вернулся в комнату и отдал приказ вывести меня. Мы проковыляли через кладбище и вернулись обратно в котельную, партизанскую базу. Макса положили на матрас из соломы. В изумлении я увидел, как двое полицейских открыли дверь котельной и сняли с себя свою форму. Вскоре они ушли, одетые как партизаны. Я про себя отругал подразделение немецкой военно-полевой полиции, которое располагалось по соседству с церковью. Эти парни, видимо, спали за рулем, а мы, фронтовики, теперь расплачивались за их дилетантизм. Макс мучился от нестерпимой боли. Он вновь и вновь просил меня связаться с его отцом, если я выживу. Он не очень надеялся, что выживет сам.

Часы в подвале тянулись медленно. Главарь партизан принес мне хлеба. Он был обеспокоен; он знал, что к западу от деревни были германские войска и они, вероятно, пойдут через Дюрналь ночью. Я прислушивался к малейшему шуму. Из разговоров партизан я понял, что американцы двигались в направлении Динана, а в Дюрнале их в настоящее время не было. Нас охранял очень неспокойный партизан, который то и дело хватался за свой пистолет. Каждый раз, когда я пытался устроить Макса поудобнее, он кричал и размахивал перед нами своим пистолетом. Молодой человек был напуган. Почему, я выяснил несколько часов спустя.

В полночь партизаны вдруг разделились, и с нами остались лишь наши охранники. Перед уходом они поместили между нами и ими тяжелый стол. Он поделили помещение на две части. Пистолет был все время направлен на меня.

Иногда у меня возникало ощущение, что наши охранник хочет меня убить.

По деревне проехали машины. Были ли это немцы или американцы? Нам не пришлось долго ждать ответа. Еще через час я услышал выстрелы и взрывы боеприпасов. Осколки от них со свистом проносились в воздухе. Вероятно, горела немецкая машина.

К рассвету вокруг нас шумело повсюду. Мы могли по звуку четко отличить немецкие пулеметы от американских. Мы напряженно вслушивались в шум боя. Наш охранник становился все неусыпнее; его пистолет постоянно был направлен на меня. Он даже отказался дать Максу воды; он боялся поворачиваться к нам спиной.

Оконные стекла вдруг выбила пулеметная очередь, и американцы потребовали, чтобы мы сдавались. Это был интересный оборот событий! Перепуганный охранник угрожал нам из угла пистолетом. Мне пришлось прикрикнуть на него, чтобы он открыл дверь и прекратил бешеный обстрел американцев. Американцы продолжали стрелять. Пулеметный огонь бил по церковной стене. Наконец первый американец стал спускаться по ступенькам в подвал.

В изумлении я увидел, как наш охранник получил грубый пинок в зад. Он отлетел в угол. Партизан оказался дезертиром из Лорана. Он был обескуражен, потому что американцы обращались с ним как с бродягой.

Мое изумление быстро улетучилось; автомат уперся мне в живот. В то же время второй американец крикнул: «Не сопротивляться! Мой дружок хочет взять твои медали в качестве сувенира». Бессильный от гнева, я дал сорвать с себя Рыцарский крест. Он был со мной с апреля 1941 года.

Второй американец прилично говорил по-немецки, поскольку его мать родилась в Германии. Он сказал мне: «Ради бога, не говорите им, кто вы. С вашими солдатами в тылу обращаются плохо!» Я понял, что он имел в виду, лишь спустя сутки.

Мы поднялись по ступенькам на кладбище и попали под огонь немецких пулеметов. Мы лежали между могилами и ожидали прекращения огня. Прежде чем я успел опомниться, с меня сняли часы и кольца. Я попал в руки настоящих бандитов.