Виктор Степанов - Юрий Гагарин

Немало было положено трудов местных крестьян, ремесленников, работных людей, чтобы в заброшенном, болотистом и лесистом районе на месте никому не известной небольшой деревушки возникла Гжатская пристань, ставшая затем Гжатской слободой. До сих пор идут споры о дате основания Гжатска. Большинство сходятся на октябре 1715 года. После открытия пристани началось заселение ее ремесленниками и купцами — снимались с насиженных мест нелегко. Но уже через три года государевы планы оправдали себя: на строительство Ладожского канала, где в это время голодало огромное число рабочих, прибыл первый гжатский хлебный караван на 50 барках. Обрадованный Петр I, по преданию, щедро наградил гжатчан, преодолевших столь дальний и опасный путь, и заявил, что отныне будет считать Гжатск житницей Петербурга.

В знак особого почтения Петр I приказал возвести в слободе на левом берегу Гжати, там, где он выгибается полуостровом, дубовый одноэтажный дом с мезонином, который был украшением города почти до середины прошлого столетия.

В указе «Об открытии Гжатской пристани и о переводе на оную торжков из Можайского уезда» перечисляются следующие города, способные, по замыслам Петра I, доставлять к Гжатску хлеб: Верея, Боровск, Калуга, Мещерск, Серпухов, Мосальск, Серпейск, Алексин, Таруса, Оболенск, Малый Ярославец, Мценск, Чернь, Тула, Орел…

Разве нельзя сказать так: почти вся Россия смотрелась тогда в зеркало широкой, полноводной реки. А сами гжатчане тоже Россия.

Все это впитывал — капля за каплей — из соков гжатской земли, из корней дальней и славной истории мальчик Юра Гагарин.

И вдруг новое открытие, совершенное сентябрьским днем сорок пятого, когда он пошел в третий класс базовой школы при педагогическом училище.

На переменке учительница Нина Васильевна Лебедева собрала ребятишек в кружок и, обведя взглядом стены, тихо сказала:

— Дети, а знаете ли вы, что учитесь в историческом доме? Здесь останавливался великий русский полководец Кутузов…

Тогда, быть может, и не сразу Юра все осознал, но, взрослея, внимательнее приглядывался к краснокирпичному дому, принадлежащему когда-то купцу Церевитинову.

Не где-нибудь, а под Гжатском произошла восторженная встреча М. И. Кутузова, назначенного на пост главнокомандующего, с русской армией. «Приехал Кутузов бить французов», — передавали солдаты из шеренги в шеренгу. А Кутузов, по рассказам очевидцев, приняв почетный караул, произнес: «Ну, как можно отступать с такими молодцами!» Полки, жаждавшие решительной битвы, услышали волнующее воззвание полководца к смолянам:

«Достойные смоленские жители, любезные соотечественники. С живейшим восторгом извещаюсь я отовсюду о беспримерных опытах в верности и преданности вашей… к любезнейшему отечеству. В самых лютейших бедствиях своих показываете вы непоколебимость своего духа… Враг мог разрушить стены ваши, обратить в развалины и пепел имущество, наложить на вас тяжкие оковы, но не мог и не возможет победить сердец ваших. Таковы россияне».

Не найдя нужного места для битвы, Кутузов ушел с войском к Бородину, а здесь развернулась ожесточеннейшая партизанская борьба.

В Гжатском уезде начал свои бесстрашные рейды, налеты на французов отряд Дениса Давыдова. И не дальний ли предок Юрия отличился удалью и храбростью в том же сентябре двенадцатого года? Не дед ли его деда Гагары?

Французский генерал Бараге-Дильер доносил начальнику штаба наполеоновской армии маршалу Бертье:

«Число и отвага вооруженных поселян в глубине области, по-видимому, умножается. 3 сентября крестьяне деревни Клушино, что возле Гжатска, перехватили транспорт с понтонами, следовавший под командованием капитана Мишеля. Поселяне повсюду отбиваются от войск наших и режут отряды, кои по необходимости посылаемые бывают для отыскания пищи».

Гжатск, освобожденный от французов 2 ноября, оккупанты уничтожили почти полностью. Они сожгли все здания присутственных мест, 252 частных дома; 326 домов сильно обгорели — свидетельствует «Смоленская старина» за 1916 год.

Сколько же народного горя и гнева отразилось в тебе, светлая, чистая Гжать!

Потрескивают головешки в костерке, разведенном на берегу, то взвивается, то приникает к земле огонь. Три неразлучных дружка — Юра Гагарин, Валя Петров и Женя Васильев, — потирая от дыма кулаками глаза, ждут не дождутся, когда же будет готов их ужин. Дома в тумбочках и шкафах хоть шаром покати — ни кусочка хлеба. Матери совсем голодными спать не уложат. Чего-нибудь да наскребут по сусекам. Про картошку лучше не вспоминать — сейчас бы рассыпчатую, белую, круглую, как раньше, до войны, в деревне.

Но в этом году картошки как не бывало. Огород по привычке вскопали, а хватились — сажать нечего. Отец раздобыл полмешка за труды свои плотницкие. Сбросил возле стола на кухне с плеча. Уселись они с матерью на табуретки, как над сокровищем, а Юра с Борисом рядом носами шмыгают, слюнки глотают. Посмотрел отец на одного, на другого и говорит: «Вот что, Нюра, эти полмешка раздели пополам, надо ребят поддержать, свари супа, а другую половину покромсаем на семена».

Четыре дня ели жидкое варево, вкуснее какого в жизни потом ничего не пробовали. А порезанные на части картофелины сунули в сырую, холодную землю — весна сорок седьмого дождливой выдалась, — только и взошло два-три десятка ростков, не набрали семена силу. Да и на те слабо проклюнувшиеся из борозды листочки чуть ли не молились, чтобы они поднялись и запестрели бледно-голубыми с желтыми глазками цветками.

А пока ждали урожая — всего-то пять-шесть ведер выкопали, — перебивались добытой с великим трудом на копаных-перекопаных огородах и полях гнилой картошкой, из которой мать пекла серые, как асфальт, блины, за свой вкус нареченные в народе «тошнотиками».

Наверное, потому и отпускала мать Юру на речку, придерживая только младшего Бориску по малости лет, что видела в реке подсобницу. Гжать подкормит Юрашу.

И сейчас у костра, немигающе глядя в пламя, ребятишки прислушивались, ждали сигнала к речному ужину. Пескарики уже поджаривались, дымились парком на ольховых веточках-вертелах. Маловато, правда, их, да и мелковаты. Как говорит Женька, всего-то и положить на зуб. Зато ракушек много, бросили их в самый жар, шипят, вот-вот начнут выстреливаться, раскрывая створки, — это и будет привычным сигналом к началу трапезы. На что же похоже их белое мясо? На высунутый язык, а по вкусу на селедочную икру, только пресную, от которой отдает речкой и водорослями.

Ужин в разгаре — прокаленные ракушки обжигают ладони, а пескарей можно жевать как хамсу — с косточками. Все трое жуют, молчат и думают об одном и том же: завтра принимают их в пионеры. Пятый класс… Уже пятый! И затухающие взвивы костра похожи на красные кончики пионерского галстука. Вспыхивают, расправляются и снова трепещут от ветерка.