Федор Раззаков - Досье на звезд: правда, домыслы, сенсации, 1934-1961

Однако вернемся в начало 40-х. В 1941 и 1942 годах Шостакович наконец дождался правительственных наград — он был удостоен Сталинских премий. Еще одну такую премию он получил в 1946 году. Однако в том же году — на октябрьском пленуме Союза композиторов СССР — в адрес Шостаковича зазвучала и критика. К примеру, Бернандт в своем выступлении заявил: «Творческий облик Шостаковича весьма сложен и противоречив. Некоторые особенности его музыкального языка, как мне кажется, коренятся в известной обособленности пути Шостаковича от основных путей русской художественной культуры, в ее наиболее ярких реалистических и демократических традициях… Шостакович не обнаружил потребности окунуться в русскую классику… Отсутствие положительного идеала в творчестве Шостаковича рождает скептическое отношение к жизни…»

Видимо, желание найти «положительный идеал» подвигло Шостаковича в 1947 году дать свое согласие на написание оперы «Тихий Дон» по роману М. Шолохова. Эта опера создавалась к 30-летнему юбилею Октября. Однако эта работа у композитора вскоре остановилась. Вот что пишет по этому поводу Т. Хренников: «Шостакович позвонил мне и попросил приехать к нему домой. Я не однажды бывал у него, приехал, естественно, и в этот раз. (В том году Шостаковичи переехали с квартиры на Мясницкой в роскошную квартиру на Кутузовском проспекте. — Ф. Р.)

— Мне дано задание, — говорит Дмитрий Дмитриевич, — в канун предстоящей годовщины написать оперу «Тихий Дон».

— «Тихий Дон»? Но ведь есть уже опера Дзержинского!

— Да. Но ведь вы сами понимаете, что это не такая опера, которая соответствовала бы роману Шолохова. Так вот, я начал работать, а сейчас оказался перед тупиком. И я хотел с вами посоветоваться: что мне делать? Ведь Гришка не принял советскую власть. Не принял!

И я живо представил, что в юбилей советской власти Шостакович выступает с новой оперой «Тихий Дон», которая должна сместить оперу Дзержинского, и в этой новой опере главное действующее лицо — враг советской власти. И я сказал:

— Раз вы пришли к выводу, что нельзя сделать оперу на этот сюжет, то и не надо делать.

И Шостакович оставил работу над оперой».

Трудно себе представить, как отнеслась бы официальная власть к Шостаковичу, напиши он эту оперу в «нужном русле», однако отказ продолжать работу осложнил его судьбу. В 1948 году появилось знаменитое постановление «О недостатках в советской музыке», в котором досталось и Шостаковичу. Он уходит из консерватории, его сочинения не исполняются, семья откровенно нищенствует. Например, когда у него кончились деньги, ему отдали все свои сбережения две его домработницы — Феодосия и Мария Кожуновы. Как и в 1937 году, Шостакович со дня на день ждал ареста. Но произошло обратное. Как-то вечером в его доме зазвонил телефон, и, когда композитор взял трубку, на том конце провода раздался голос с известным грузинским акцентом. Это был Сталин. Он справился о здоровье Шостаковича. Тот ответил откровенно: «Очень плохо, товарищ Сталин». И тогда вождь изрек: «Не волнуйтесь, мы позаботимся о вашем здоровье». После этого звонка Шостаковичу выдали пропуск в Кремль и документ, подписанный Сталиным, в котором сообщалось, что Дмитрию Шостаковичу выделяется дача под Москвой со всеми удобствами. Отмечу, что в 1950 и 1952 годах он вновь удостаивается Сталинских премий.

Многие люди, близко знавшие Шостаковича, говорили о его малодушии. Однако не все так просто в этом вопросе. Сам композитор в конце жизни как-то признался своему коллеге Эдисону Денисову: «Когда я думаю о своей жизни, я понимаю, что был трусом. К сожалению, был трусом. Но если бы вы видели все то, что в своей жизни видел я, вы бы тоже стали трусом…»

По мнению того же Э. Денисова, «одной из причин малодушия Дмитрия Шостаковича была его глубокая, навязчивая любовь к своим детям. Многое из того плохого, что сделал он в своей жизни, было сделано ради детей. Его положение в обществе и его авторитет, почести и ордена — все это позволяло ему обеспечивать детям очень комфортное существование. Он много сил положил, помогая сыну Максиму, хотя музыкальные способности того ограниченны. В конце концов Максим стал удачливым дирижером, но отца благодарить он должен за то, что был назначен главным дирижером оркестра Московского радио».

Как и все гениальные люди, Шостакович многим знавшим его казался странным человеком. Например, писатель Е. Шварц в июле 1953 года в своем дневнике оставил такую запись: «Шостакович живет на даче недалеко от нас, но я сам не захожу к нему, зная, что есть у него дни, когда он не переносит людей. Недавно был у него Козинцев, которого встретил он приветливо, не отпускал. Вдруг внизу показались еще трое гостей — все его хорошие знакомые. Дмитрий Дмитриевич вскочил, пробормотав: «Простите, простите, опаздываю на поезд», — выскочил из дачи и побежал на станцию. Ну как тут пойдешь к нему?»

Не менее страстным увлечением, чем музыка, был у Шостаковича футбол. Причем, он был не только страстным болельщиком, но и заядлым игроком. Когда Г. Козинцев спросил у него, почему он так страстно любит ходить на футбольные матчи, Шостакович ответил ему, что на стадионе можно свободно и громко выражать свое отношение к тому, что видишь. В реальной жизни композитор чаще всего был этого лишен.

Между тем после смерти Сталина официальное положение Шостаковича еще более упрочилось. В 1954 году ему присвоили звание народного артиста СССР. Через шесть лет после этого его приняли в КПСС. Этот его поступок шокировал тогда многих. Композитор С. Губайдулина позднее так прокомментировала его: «Когда мы узнали об этом, нашему разочарованию не было предела. Мы не могли понять, почему в то время, когда политическая ситуация стала менее скованной, когда, казалось, человеку стало возможно сохранить свою честность, целостность, Шостакович пал жертвой официальной лести. Что побудило его к этому? Я поняла потом, что человек может снести и голод, и политические гонения, но он не способен устоять перед искушениями пряником. Я поняла, что то, чего он натерпелся в своей жизни, было невыносимо жестоким. Он вышел с честью из наиболее важных испытаний, но, когда он позволил себе расслабиться, он поддался слабости. Но я принимаю его таким, каким он был, в нем — воплощение трагедии и террора нашей эпохи».

Без сомнения, можно утверждать, что Шостакович вступал в ряды КПСС без всякого желания, только под давлением извне. Сделать подобный выбор ему было крайне тяжело. Многие сомневающиеся в этом приводят в пример поведение Шостаковича во время его поездки в США в 1959 году. Тогда в ответ на язвительные высказывания в свой адрес, что он и все советские композиторы пишут по указке партии, Шостакович заявил: «Я считаю Коммунистическую партию Советского Союза самой прогрессивной силой мира. Я всегда прислушивался к ее советам и буду прислушиваться впредь». Однако следует учитывать, что ответить по-иному композитор просто не имел возможности. Он не был откровенным диссидентом и прекрасно понимал, что в случае иного ответа неприятности случились бы не только у него, но главное — у его детей, жизнь которых только начиналась. Если бы Шостакович действительно относился к КПСС как к самой прогрессивной партии, он бы не стал убегать от членства в ней в 1960 году, о чем писал И. Гликман. По его словам, Шостакович вызвал его к себе домой и, буквально рыдая, заявил: «Они давно преследуют меня, они гоняются за мной…» Когда Гликман попросил его успокоиться и рассказать все подробно, Дмитрий Шостакович сказал, что по указанию Н. Хрущева его решили сделать председателем Союза композиторов РСФСР, для чего он обязан вступить в партию. Для этого из ЦК специально был прислан влиятельный функционер — Петр Поспелов. Шостакович отпирался как мог, говорил о том, что плохо изучил марксизм-ленинизм, что верит в Бога. Но все было напрасно. И тогда, чтобы не являться на партийное собрание, на котором его должны были принять в партию, Шостакович уехал в Ленинград. Но его нашли и там и потребовали вернуться. В конце концов композитор сдался. Вот так Шостакович стал членом КПСС.