Людмила Бояджиева - Москва Булгаковская

Они вновь зачастили на симфонические концерты на открытой эстраде либо посещали оперу. Днем же будущий доктор вовсе не был паинькой. На набережной возле Андреевского спуска собирался «клуб велосипедистов». И здесь Михаил задавал тон. Под восхищенным взглядом Таси он ухитрялся выделывать на велосипеде немыслимые трюки, терпеливо обучал им молодняк. Она все больше восхищалась им, влюблялась сильнее и сильнее, теперь уже прошлогоднее чувство казалось ей пустяковым девичьим увлечением.

В то лето в Буче напропалую веселились. Одиннадцатилетний Николка играл на гитаре, младший, девятилетний Ваня, — на балалайке, все замечательно пели и горели страстью к лицедейству. Игры в основном придумывал Миша и сам всегда исполнял самые смешные роли в сочиненных сценках.

…Шесть вечера, солнце село за потемневшие ели, к семи ожидались гости — молодежь с соседних дач и киевские друзья. Заканчивались последние приготовления. Публике должна была быть представлена сочиненная Мишей пьеса о забавном путешествии неуклюжего родственника. Роли быстро разобрали. Не могли уговорить «актерствовать» лишь Тасю. Саша Гдешинский, занятый в представлении, остро чувствовал, как трудно вписаться милой, простодушной девушке из скучноватой чиновничьей семьи в шумную, задорную компанию Булгаковых.

И теперь он видел ее растерянность перед необходимостью принимать участие в играх, некоторую скованность, зажатость. Они расставляли стулья перед верандой, изображавшей сцену. Тася, чуть загоревшая и окрепшая, в свободном ситцевом сарафане с россыпью незабудок по желтому полю, выглядела бы очень мило, если бы не волнение. Она отказалась от участия в сценках, но боялась, что Мише это не понравится. Поверх белой рубашки Саши были нарисованы лацканы фрака, а сзади болтались выкроенные из черного сатина длинные полы. Непомерно большая «бабочка» из бархатной бумаги постоянно сбивалась набок. Александр подсел к Тасе, занявшей табурет с краю второго ряда.

— У меня выход во второй картине. Пока хотел бы поделиться кое-какими наблюдениями с вами, Татьяна Николаевна, — склонил он к ее щеке кудрявую голову. — Посмотрите на этих «актеров»! Да они же просто дурачатся! Детский сад какой-то! — фыркнул он над выходом Нади. С толщинками на груди и животе под деревенским сборчатым сарафаном, она разыгрывала туповатую бабу, попавшую в одно купе с интеллигентным, щепетильным до крайности господином, роль которого с комичной серьезностью исполнял Миша. Он же был и контролером, и вагонным воришкой, с наслаждением перевоплощаясь в разных персонажей. — Мишель хорош! Остальные… не выдерживают критики. Если хотите знать мое мнение, вы правильно сделали, что отказались изображать даму с младенцем в этом балагане, — продолжил Гдешинский без тени улыбки.

— Вы издеваетесь надо мной, Саша, это нехорошо. У них чудесно все получается. И сестры Миши такие смелые. А я просто-напросто трусиха. — Тася вскочила и быстро зашагала в тень сада. Там села на заветную скамейку среди кустов шиповника и, чтобы не разреветься, начала вслух читать стихи, которые, она знала, любил Миша.

— И ведь чудесно у вас получается! Сара Бернар! — на дорожке появился Саша. — Я отыграл свой номер и спешу завершить наставительную беседу. Мой Паганини сразил всех. Можно присесть?

— Садитесь. И, пожалуйста, не смейтесь надо мной. — Тася отодвинулась на край скамейки, всхлипнула. — Все это… Все, что здесь происходит, — чудесно. Только мне немного непривычно. Я ведь и в гимназии училась кое-как. От волнения на уроках даже заикалась. Часто болела, уставала, много пропускала. Но каток! — Она неожиданно озарилась радостью. — Каток меня могла заставить пропустить только мигрень!

— Болезнь гениев!

— Ах, какое там! Откуда гении? Жили мы скромно и скучно. У меня ведь сестра и четыре брата. Дрались все время, орали. Правда, отец играл в благотворительных спектаклях. Но дома всегда строго держался. Только службой и коврами увлекается — вся квартира в коврах. А нами, детьми… Ну, если выговор сделать, за уши потаскать или в угол поставить…

— Тася, да у вас было кошмарное детство! — преувеличенно ужаснулся Александр.

— Нет, нормальное. Мама учительница, добрая…Но развлечений особых не было, это правда. Дети, прислуга — все требовало средств…Тут, у Булгаковых, совсем другое дело…

Саша со вздохом глянул на Тасю:

— Именно — другое! И вам не страшно вблизи этакого гиганта? С колыбели рос вундеркиндом. Засыпал под скрипку отца и маменькино музицирование — Шопена в пеленках предпочитал! Едва говорить начал — сочинял, пел, плясал. Ах, милая детка, ему над классикой всплакнуть — это уж непременно. Слушал «Фауста» 41 раз! Не обучавшись специально, может сыграть Вагнера! А его велотрюки, футбол… Я молчу… Вам придется быть Кшесинской, Патти и немного Львом Толстым. Это непременно. — Гдешинский зашептал: — Дабы быть причастной к сокровенному, обсуждать Мишины литературные замыслы.

— Литературные? Но ведь он хочет стать хорошим врачом! Миша считает, что можно допустить небрежность в любой профессии, но не во врачебной. А пишет он шутя.

— О, значит, только доктором! Это еще хуже! Вам придется держать ногу больного во время ампутации.

— Фу, что вы такое говорите? Миша хочет стать детским врачом. Простите! — Тася шлепнула комара па щеке Гдешинского.

Тот сделал вид, что сражен наповал, и тут, напролом через кусты, сдирая с волос паутину, к ним вышел Михаил.

— Черт! Никак от грима не ототрусь, слепни и мухи зажрут. — Он отчаянно потер губу, где оставались следы от нарисованных усиков. — Чего сидим, от славы прячемся?

Михаил, все еще возбужденный представлением, искрился весельем. Сорвав с шеи Александра гигантскую «бабочку», спрятал ее в карман:

— Для будущего музея маэстро. Нет, ты, старик, гений! Твой бродячий Паганини — шедевр, особенно, когда в скрипке одна струна. А ты, Тася, зря ушла. Зря!

— Голова разболелась, Мишенька.

— Что ж вы молчите, милая? — Старший Булгаков изобразил доктора. — Вам повезло — вы руках первейшего специалиста по голове и прочим дамским прелестям. У меня ж как раз волшебное лекарство имеется!

Тася бросилась ему на шею, и Александр стал свидетелем ошеломляющего поцелуя.

Родители Таси решили, что после окончания гимназии дочь должна поработать в Саратове. Тася устроилась классной дамой в ремесленное училище. Разлука тяжело переживалась обоими, не выручали даже письма. Михаил вновь забросил занятия в университете.

Мрачный, замкнутый, он был погружен в чтение и собственные мысли. Встреча с Тасей — единственная точка, к которой устремлялось все его существо. Зима пролетела, словно во сне. А на горизонте полыхал фейерверками — полный восторга соединения — законный брак!