Олег Смыслов - Генерал Абакумов. Всесильный хозяин СМЕРШа

Впоследствии командующий 2-й [ударной] армией генерал-лейтенант Власов окончательно растерялся, инициативу в свои руки взял начальник штаба армии генерал-майор Виноградов». Последний свой план держал в секрете и никому об этом не говорил. Власов к этому был безразличен.

Как Виноградов, так и Власов из окружения не вышли. По заявлению начальника связи 2-й ударной армии генерал-майор Афанасьева, доставленного 11 июля на самолете У-2 из тыла противника, они шли лесом в Средежском районе по направлению к Старой Руссе.

Местопребывание членов военного совета Зуева и Лебедева неизвестно. Нач. О[собого] О[тдела] НКВД 2-й [ударной] армии майор государственной безопасности Шашков, будучи ранен, застрелился».

На этом документе Виктор Семенович начертал: «Тов. Москаленко. Изучите этот материал. Здесь имеются действия, подозрительные на злой умысел».

О пленении Власова впоследствии рассказал К.А. Токарев: «Власова случайно «нашел» староста русской староверческой деревушки. Он задержал высокого человека в очках и гимнастерке без знаков различия, в стоптанных сапогах, и его спутницу — они в деревне меняли ручные часы на продукты.

Староста запер их в сарае и сообщил об этом немцам. Власова со спутницей в тот же день — это было 12 июля — отправили к командующему 18-й немецкой армией генералу Линдеманну. Староста за проявленную им бдительность получил от немецких властей вознаграждение — корову, 10 пачек табаку, две бутылки «Тминной водки» и почетную грамоту».

Ветеран военной контрразведки генерал-майор Л. Иванов рассказывал в интервью А. Хинштейну: — Я, когда пришел уполномоченным в батальон на знаменитых Ак-Монайских позициях, был по счету четвертым. Троих предшественников моих убили. Ведь в первые годы смершевец наравне с комиссаром должен был вести бойцов в атаку. А если погибнет командир — брать руководство на себя.

Керчь — многострадальный город. Два раза его сдавали, два раза отбивали. Самая страшная мясорубка пришлась на май 42-го. Немцы прорвали фронт. Поднялась паника. Все устремились к Керченскому проливу — там было единственное спасение.

А фашист прижимает: идет на нас, его уже видно. Кто стреляется, кто петлицы срывает, кто партбилет выбрасывает. Я и сам, грешным делом, решил, что пришла моя смерть. В плен попадать нельзя. Один только выход — стреляться. Нашел валун поприземистей, присел. Достал уже пистолет, и вдруг— какой-то моряк. Видно, выпивши. «Братцы! — орет. — Отгоним гадов!» Никто бы на это и внимание не обратил, но откуда-то, словно в сказке, зазвучал «Интернационал». И верите, люди поднялись».

«Я доволен тем, что мне пришлось пройти школу контрразведки СМЕРШ, — рассказывал другой ветеран, H.H. Месяцев, Леониду Млечину. — Почему? Во-первых, я был на пике борьбы во время Великой Отечественной войны — на пике борьбы двух мощных разведок и контрразведок, нашей и германской. Во-вторых, я научился разбираться в человеческой натуре. Можете мне не верить, но, когда я распрощался с органами, мне иногда было неудобно разговаривать с людьми. Я видел, что человек говорит неправду, я чувствовал. Мой профессиональный опыт позволял слышать шорох скрытых мыслей сидящего передо мной».

А вот еще один рассказ генерала Иванова:

«В мае 42-го на Крымском фронте я организовал переправу раненых на Кубанский берег. Это было ужасающее зрелище.

У воды скопились тысячи солдат. Суматоха, никакого управления. Каждый сам за себя. Море заполнено нашими трупами: почему-то все они в вертикальном положении, и на волнах кажется, будто покойники маршируют. А переправа — одна: с узкого пирса. Толпа напирает. Мы вместе с двумя особистами еле сдерживаем ее. В рыбацкие шхуны сажаем только раненых. И тут сквозь толпу к пирсу прорываются четверо кавказцев. Над головами у них носилки с каким-то полковником. «Пропустите, это раненый командир дивизии!»

Что-то кольнуло у меня внутри. Приказываю: положить носилки на пирс, развязать бинты. И точно: никакого ранения нет.

«Расстрелять», — загудела толпа. По лицам солдат видно, что, оставь я полковника в живых, меня убьют самого. Что делать? Достаю пистолет. В тот момент вид у меня был, наверное, жуткий: небритый, оборванный. Я не спал и не ел уже несколько суток; спасался лишь спиртом из фляги. И на моих глазах полковник мгновенно сдает. За какие-то секунды его черные волосы становятся белыми. И я его пожалел. «Слушай, — шепчу, — я буду стрелять мимо, но ты падай в воду, как будто убит. Если повезет — выберешься».

Но были и другие случаи, ведь все зависит от человека, а у нас до сих пор судят по принадлежности.

Н.Г. Егорычев рассказывал Л. Млечину несколько иную историю:

«На Северо-Западном фронте я был заместителем политрука стрелковой роты. Помню, вызывают меня в штаб батальона. Это в трехстах метрах от передовой. На берегу чудесного озера Селигер в землянке меня ждет холеный подполковник из СМЕРШ:

— Вот вы, заместитель политрука, хорошо знаете наш полк. Вы, пожалуйста, докладывайте мне о тех, у кого неправильные настроения, кто может подвести, сбежать.

— Товарищ подполковник, я замполитрука и каждого бойца знаю. Мы каждый день подвергаемся смертельной опасности. И я ни о ком из них вам ничего говорить не буду. Эти люди воюют на самой передовой. Почему вы не пришли к нам в окопы и там меня не расспрашивали? Почему вы здесь, в безопасности, со мной беседуете? — ответил Егорычев.

Подполковник возмутился:

— Ах, вы так себя ведете? Я вам покажу!

Егорычев обозлился и на «ты» к подполковнику:

— Ну что ты мне сделаешь? Куда ты меня пошлешь? На передовую? Я и так на ней.

Подполковнику, видимо, стало стыдно, и он решил прийти в расположение роты дня через два. Она занимала высоту. Подходы к ней немцами просматривались. Поэтому отрыли глубокий ход сообщения, чтобы в случае обстрела укрыться. Вдруг видят: кто-то ползет по ходу сообщения. Ребята стали хохотать. Показался тот самый подполковник. И к Егорычеву: «Что они смеются?» Егорычев честно ответил, что солдаты смеются из-за того, что подполковник трусоват:

— Мы-то ходим в полный рост, укрываемся только в случае обстрела. А вы ползете, когда опасности нет».

О том, каким видели Виктора Семеновича Абакумова его подчиненные в 1942 г., остановимся на двух воспоминаниях.

Первое оставил нам генерал армии Герой Советского Союза П.И. Ивашутин:

«В военной контрразведке я работал с финской войны, был тогда начальником особого отдела 23-го стрелкового корпуса. В то время Абакумова лично не знал, познакомился с ним только в 1942 г., когда меня неожиданно вызвали в Москву с Северного Кавказа, где сражалась 47-я армия, в которой я служил. Являюсь к Абакумову, как положено у военнослужащих, докладываю о прибытии и жду, что он скажет. Абакумов начал неторопливо расспрашивать о положении на нашем фронте, о работе особого отдела армии и мельком поинтересовался, большая ли у меня семья. «Не знаю, — ответил я, — мои близкие пропали без вести при эвакуации». Абакумов пообещал навести справки, а сутки спустя вызвал в кабинет, чтобы сообщить, что моя семья в Ташкенте. Я обрадовался, а он сухо, без лишних слов, дал мне 72 часа на устройство личных дел и посоветовал не рассусоливать — на центральном аэродроме приготовлен самолет. Разыскал я жену, детей и родителей в глинобитной халупе без окон и отопления — и то и другое заменял мангал, на котором готовили пищу.