Иван Бунин - Устами Буниных. Том 2. 1920-1953

[…] ничего не говорит о родителях, родине, а все о Нобелях. […] Ему 67 лет. […] Друг был «писателя Вересаева». […] Но вообще он из тех русских людей, которые все критикуют. […]

Многое мы узнали о Нобелях. Эм. Л. имел любовницу, которая с ним увязалась с Кавказа. Жила широко, тратила много, видимо, надоела ему, т. к. после удара его спросили, хочет ли он ее видеть, он ответил — нет, к чорту! […]

У Густава Нобеля жена — бывшая жена Ролля, террориста, сподвижника Савинкова. […]

Вересаев в «Записках врача» изобразил Олейникова в докторе Стратонове — интересно прочесть, каким он был молодым […]

2 октября.

[…] Вчера была Ек. М. [Лопатина. — М. Г.] парламентарием от Мережковских. Д. С. предлагает Яну написать друг другу письма и их удостоверить у нотариуса, что в случае, если кто из них получит Нобелевскую премию, то другому даст 200.000 франков. Не знаю, но в этом есть что-то ужасно низкое — нотариус, и почему 200.000? Ведь, если кто получит, то ему придется помочь и другим. Да и весь этот способ очень унизительный. […] и выбрать Лопатэн для дипломатических разговоров! Все это мне очень неприятно. […]

У меня почти нет надежды, что Ян получит, но все же, если получит, то почему дать такую сумму Мережковскому? Ведь у нас есть и более близкие друзья. Если же получит Мережковский, то je ne tiens pas — их счастье!

9 октября.

Только что села в своем кабинетике, как вошел Ян и спокойно сказал: — Нобелевская премия присуждена шведскому писателю. […]

Потом мы с Яном говорили, как трудно нам будет жить. Считали доходы, расходы. […] если быть очень аккуратными, никуда не ездить, то можно кое-как жить, сократившись на еде.

Ян все же взволнован, пошел в город, пошлет вырезку Мережковскому. […] Я рада лишь, что неожиданно рано разрешился этот вопрос, иначе мы в ноябре очень, вероятно, волновались бы. Что делать? А, может быть, это и к лучшему.

10 октября.

[…] Начала Тургенева. Прочла Сирина. Какая у него легкость и как он современен. Он современнее многих иностранных писателей. Вот, у кого […] есть «ироническое отношение к жизни». Вот, кто скоро будет кандидатом на Нобелевскую премию. […]

11 октября.

[…] Встали все рано. Ян в хорошем настроении, уже работает. В доме приятная тишина. Может быть, хорошо, что премия «мяукнула» — все сосредоточатся и станут серьезно работать без всяких надежд.

18 октября.

[…] Я нахожу, что у нас слишком большое уединение и никаких развлечений, а они особенно нужны Яну. […]

20 октября.

[…] Вчера были у Кугушевых. Потом катались. Ася [кн. Кугушева. — М. Г.] впервые видела SuperCannes. На лице у нее написано удивленное восхищение. Вот, как живут — со своей машиной, а никуда не ездят, а мы всем этим объелись и все недовольны. […]

12 окт./25 окт. 10 ч. вечера.

[…] От Шассена очень милое письмо. Он дал интервью насчет своего посещения Яна. Дал очень умно. Между прочим, сообщил, что Мережковские в Швеции ведут пропаганду о своей бедности. Была статья об «Арсеньеве» в шведской газете, очень благоприятная. Шассен, видимо, надеется насчет будущего года. Ян чуточку повеселел, хотя веры и у нас очень поубавилось. […]

30 октября.

[…] Денег от сербов нет до сих пор! Галя уже в Париже. […]

[Из рукописных записей Ив. Ал. Бунина:]

31. Х. 31.

Без четверти пять, мой любимый час и вид из окна (на закат, туда, к Марселю). Лежал, читал «Письма» Мансфильд, потом закрыл глаза и не то подумал (соверш. неизвестно, почему) о кукованье кукушки, о дали какого-то весеннего вечера, поля, леса, не то услыхал это кукованье и тотчас-же стал действительно слышать где-то в далекой и глухой глубине души, вспомнил вечер нынешней весной, похожий на русский, когда возвращались с Фондаминскими из С. Валье, вспомнил его, этот вечер, уже как бесконечно-давний молодой и счастливо-грустный, и все это связалось с какими-то воспоминаньями и чувствами моей действительной молодости… Есть-ли вообще голос птицы прелестней, грустней, нежней и юней голоса кукушки!

Третий день хорошая погода. Рука лучше.

1-XI-31.

«La Toussant». Были с Верой на музыке, потом пошли в собор. […] Видел черепа: St. Honorat'a и St. Yeugoulf'а. В 3 началась служба — под торжественно-звучные звуки органа выход священнослужителей, предшествуемых мальчиками. Потом труба и песнопения — безнадежно-грустные, покорные (мужские голоса) под оч. тугие, кругло-катящиеся, опять таки очень звучные звуки органа, с его звучным скрежетом и все более откуда-то освобождающимся рычанием, потом присоединение ко всему этому женских голосов, уже грустно-нежными, умиленными: «А все таки, Господи, Ты единое прибежище!»

От Гали письмо. (Она в Париже.) Завтра «Jour des Morts» или «Les Morts».

[Из дневника Веры Николаевны:]

1 ноября.

День всех Святых. Все католики сегодня устремляются с цветами на кладбище, чтобы украсить могилы близких. […] В прошлом году мы были в этот день у Герцена. […] Потом юбилейный завтрак Лоло. И зачем это? […]

У Яна рука стала красная. Он боится экземы. […] Говорит, что за дачу 4000 фр. в декабре платить нечем. […]

2 ноября.

[…] Письма: 1) от Глеба Струве 8 , пишет насчет Вирджинии Вульф. Как будто есть надежда, что отнесется со вниманием, если, конечно, русские книги в ее издательстве не читает Святополк Окаянный [Д. Святополк-Мирский. — М. Г.]. 2) От Лютера 9 , очень любезное, и его статья в немецком журнале о «Божьем древе». Он, видимо знаком со статьей Степуна. […] 3) От Олейникова в запечатанном конверте 3000 — это он «приходит на помощь ослабевшим чехам». […]

3 ноября.

[…] Вечером говорили о Париже. Я уговаривала его [Бунина. — M. Г.] ехать. Но тогда чем платить за виллу. […] Он был терпелив, нежен, внимателен, а это еще хуже меня расстраивает. Так и не спала. Читала Hardy. […]

Ян раздражается по пустякам. […] но со мной мил донельзя. Днем гуляли. […] Живем мы теперь скромно, даю на расход 30 фр. […]

7 ноября.

[…] Вчера была телеграмма «Tout va bien». […] хорошо, что он уехал, встряхнется, истратит деньги и начнет работать, а то томился, кис, мучился. Да и следует ему показаться докторам. […]

Письмо от Троцкого [журналист И. Троцкий. — М. Г.]: большевики ведут агитацию против «эмигрантской премии», распускают слухи, что в случае чего — порвут договор. Горький представлен немцами. Карлфельд был за Яна. Мешает отсутствие единодушия, всякие другие эмигрантские кандидатуры. […]

17 ноября.

[…] Ян вернулся успокоенный, хотя и уставший. Рука совсем проходит. Настроение спокойное. […]

27 ноября.

Леня дал свой роман 10 Яну. Он прочел пока 2 части. Хвалит. — «Один недостаток — все очень хорошо. Громадный шаг вперед». […]

[Из рукописных записей И. А. Бунина:]

3-ХII-31.

Четыре с половиной. […] Вошел в кабинет, уже почти темный. Удивительная огненная красота облачного заката над морем — особенно сквозь черный (как бы железный) узор черно-зеленого шара мандарина. Над той горой, за которой С. Рафаэль, желто-палевое. Эстерель уже стал синим туманом. Маленькое поле плоского зелено-сиреневого слабо видного моря. В нашей долине и в городе все в темной синеве, в которой зажигаются огни. Когда зажег огонь у себя, облака над городом сделались цвета подсохших лиловых чернил (оч. мягкого). Потушил огонь — лиловое превратилось в фиолетовое.