Пьер Грималь - Цмцерон

Вот над чем размышляет Цицерон в январе 45 года. В середине месяца (день нам в точности неизвестен) на свет появился ребенок Туллии. Вскоре все трое, Цицерон, Туллия и Публилия, уехали в Тускул. Здоровье Туллии не внушало никаких опасений. В середине февраля она умерла. Внезапная смерть дочери потрясла Цицерона. Два месяца спустя он пишет Сульпицию Руфу, что этот последний удар отнял все, что составляло его счастье. Прежде, когда его вынуждали отойти от государственных дел, он находил утешение дома, в разговорах с Туллией. Теперь не осталось ничего. О Публилии больше речи нет. Сразу же после смерти Туллии Цицерон отправил ее в Рим, объявил, что желает остаться один. По-видимому, молодая женщина ревновала его к дочери и испытала некоторое удовлетворение, когда та умерла, — мысль эта была Цицерону невыносима. Родственники Публилии пытались помирить их; Цицерон уклонился и укрылся на время в имении Аттика в Но-ментаиской области, к северу от Рима.

По Риму поползли клеветнические слухи об отношениях Цицерона с дочерыо, сплетники старались увидеть в них инцест. Слухи не имели решительно никаких оснований. Клевета во все времена была оружием в политической борьбе.

Вскоре Цицерон перебрался в римский дом Аттика и погрузился в чтение содержавшихся в его библиотеке сочинений, принадлежавших к особому жанру античной литературы — так называемым «Утешениям». Жизнь в Риме, однако, оказалась невыносимо шумной, слишком много посетителей являлись каждый день к Аттику на поклон. Цицерон снова уезжает, па этот раз в недавно приобретенное имение в Астуре, на полпути между Акцием и Цирцеями, на берегу моря. Неподалеку здесь был лес, настолько дремучий, что в глубину его трудно было проникнуть, и Цицерон уходил туда с раннего утра и возвращался лишь поздно вечером. Оратор читает, размышляет, привычка к постоянному умственному труду спасает его от пароксизмов скорби, хотя на первых порах умственные занятия не утешают скорбь, а лишь вызывают вихрь неуправляемых мыслей. Однажды, правда, докучный посетитель настиг Цицерона в астурском уединении; к нему явился Марций Филипп, отчим юного Октавиана, будущего императора Августа. Цицерона ничто с ним не связывало, и беседа свелась к пустой болтовне; к счастью, визит продолжался недолго. По-настоящему открыть душу Цицерон мог только Аттику, что и делал в письмах от марта 45 года, сохранившихся до наших дней. В одном из них оратор упоминает об «Утешении», которое пишет для самого себя, и о намерении возвести в память дочери святилище с жертвенником.

«Утешение» до нас не дошло, но, как и в случае с «Гортензием», ученым нового времени удалось, опираясь на несколько сохранившихся фрагментов и на некоторые другие произведения, близкие по времени и содержанию (в первую очередь «Тускуланские беседы»), создать более или менее убедительную реконструкцию. По всей вероятности, Цицерон нарушил стоическую заповедь, согласно которой полагалось предоставить времени умерить скорбь, и написал «Утешение» сразу же после смерти Туллии. Тут же, немедленно хочет он найти утешение, читая размышления философов, обнаруженные в библиотеке Аттика. Он читает Крантора, других авторов, обнаруживает у них обычные для темы общие места: умереть молодым — хорошо; жизнь человеческая настолько горестна, что расстаться с ней — благо и т. д. Рассказ о чтении «Утешений» — своего рода введение к книге. Затем Цицерон излагает взгляды различных философских школ — перипатетиков, эпикурейцев, киренаиков, стоиков (в первую очередь Клеанфа и Хрисиппа) — на то, можно ли и надо ли преодолевать скорбь. Цицерон высказывает критические замечания и в конечном счете признает наиболее убедительными аргументы академика Крантора, восходившие к учению Платона. Однако ученые реминисценции служат Цицерону лишь формой для выражения собственных чувств. Читая размышления и описания в сочинениях философов, он каждый раз заново переживал свою утрату. Так, на собственном опыте постигает он проводимое стоиками различие между «скорбью» и «горем». Горе проявляется в выражении лица или в слезах, с ним Цицерон еще может справиться; но скорбь есть состояние души, внутренняя рана, и тут он бессилен. Пытаться освободиться от скорби значит лишиться части души. В скорби душа живет и преображается. Тот, кто отказался от скорби, скажет Цицерон в «Тускуланах», уподобился животному. Скорбь следует принять изатем преодолевать с помощью философии. И не следует соблазняться мыслью Хрисиппа, будто знаки скорби есть приношения, радующие покойного. Не стоит верить народным предрассудкам, согласно которым похоронные обряды нужны, дабы умилостивить души усопших и примирить их с нами. Цицерон это понимает, и все же ему кажется, что, подавляя слезы, он наносит Туллии обиду.

Самым полным источником утешения остается для него учение Платона о бессмертии души. Уже в «Гортензии» эта гипотеза рассматривалась как самая вероятная. Здесь, в «Утешении», не остается никаких сомнений. Души, подобные душе Туллии, не могут погибнуть, как не погибли души великих людей прошлого, хотя бы, например, Сципиона. Цицерон возвращается в круг мыслей и образов мифологической картины, что завершает диалог «О государстве». То, что ранее было надеждой, со смертью Туллии превратилось в уверенность. В памяти встает последняя ночь Катона в Утике, он провел ее за чтением «Федона» и окончил самоубийством.

Согласно наиболее вероятным предположениям, «Утешение» написано между 7 и 11 марта в Астуре. В письме от 11 марта Цицерон делится с Аттиком намерением, которое естественно продолжает мысли «Утешения»: воздвигнуть святилище в память Туллии. Кажется, правда, Цицерон уже обсуждал этот замысел с другом в пору их совместной жизни в Риме. Святилище должно было представлять собой не столько могилу, сколько, как мы бы сейчас сказали, «часовню» — маленький храмик, окруженный колоннадой. Сооружения такого рода греки называли «героон» и возводили их обычно в честь людей, которым приписывалось божественное происхождение, основателей городов, более или менее мифических персонажей, полубогов. Многие философы делали отсюда вывод, что и традиционные божества — не более чем души смертных,, оказавших особенно большие благодеяния человечеству; даже эпикурейцы, которые обычно подчеркивали, сколь огромно расстояние, отделяющее богов от людей, утверждали, что Эпикур носил в душе некоторую божественную потенцию. В таких рассуждениях заключена уверенность: человек высокой духовности не может навсегда исчезнуть, и так же не может исчезнуть существо, подлинно и глубоко любимое. Сохранились надписи на могилах молодых римлянок, в которых выражается уверенность, что они стали богинями, уподобились Венере, Диане, другому божеству. Умерший — не только горсть пепла, в которой сохраняется искра жизни, как полагали римляне в старину. Он обретает собственную жизнь, не знающую материального воплощения, и существует где-то на полпути между прежним местом жизни и обиталищами традиционных богов. Думать так о Туллии Цицерона, бесспорно, заставляли философские представления, но здесь чувствуется и некий новый взгляд на мир, который затем развивался в эпоху империи, и, конечно, глубокая любовь к дочери.