Пьер Грималь - Цмцерон

В первой книге Антоний проводит различие между людьми, «умеющими говорить», и «красноречивыми». Первые способны ясно излагать чужие мысли и пользуются успехом у людей «обычных», вторые представляют избранный предмет по-новому и в подлинном блеске, материал и форму речи черпают лишь из собственной души. Красота формы будит мысль и стремит ее дальше, речь больше не средство убеждения, а действительность, плоть мысли. В речи подлинного оратора появятся в нужный момент и параграфы законов, и исторические примеры, и широкие нравственные, философские обобщения, что делают мысль обширной, а главное — верной. Цицерон, как мы убедились, обладал необходимой для такого красноречия энциклопедической образованностью, ибо с ранних лет занимался греческой философией; мы видели также, что в своих речах он нередко возвышался над фактами и обстоятельствами и раскрывал общефилософское и общечеловеческое значение событий. Главные персонажи диалога «Об ораторе» — как бы две стороны духовной личности автора, его философская культура и его практический опыт.

Подчас в диалоге можно встретить глубоко личные признания. Таков рассказ Красса о том, какое волнение охватывает его всякий раз перед началом речи, как молчанке, в котором люди ждут его первых слов, неизменно внушает ему страх. Известно, какое смущение постоянно испытывал Цицерон при начале речи; в 52 году он дорого заплатил за эту свою особенность. Она была всем известна, и противники нашего оратора нередко потешались, когда в начале речи он заикался и терял нить изложения. К счастью, рядом неизменно находился отпущенник Тирон, секретарь и помощник Цицерона, разработавший собственную систему скорописи (знаменитые «Тироновы записи»); он схватывал на лету и заносил на таблички слова патрона, и потом можно было отредактировать речь, привести в порядок и издать в том виде, который наиболее соответствовал славе автора.

Обсуждение проблемы в заключительной части пер-вой книги строится по принципу «за и против», в соответствии с традициями Академической школы, которым Цицерон отдал дань во времена бесед с Антиохом Аскалонским и, еще в большей мере, с Филоном из Лариссы. Красс утверждает, что главное в красноречии — врожденный талант оратора, обучение и тренировка могут укрепить и развить талант, но никак не могут его заменить. Каждый, кто захочет стать судебным оратором-практиком, говорит Красс, должен прежде всего изучить законы государства, гражданского права и истории. Наставления Красса вводят нас в самую суть римской цивилизации, раскрывают все ее отличие от греческой. Право образует фундамент, основу общественной и частной жизни римлянина, каркас, на котором строится система социальных отношений, и jus — совокупность норм, устанавливающих место каждого лица и каждой вещи в жизни гражданской общины. Красс приводит многочисленные примеры из судебной практики, доказывающие, какую решающую роль играет знание права. В его речи можно хорошо проследить, как формируется метод контроверсии — метод обучения, ставший веком позже основным в риторских школах. В контроверсиях право — не просто часть практической подготовки юриста, оно есть средство нравственного воспитания, ибо обостряет и развивает чувство справедливости. Выступая в суде, оратор, прошедший такую школу, закладывает основы новых, более гуманных и справедливых отношений между людьми, нежели те, из которых исходили древние правовые установления и законы XII таблиц. Красноречие остается и в этом случае движущей силой общественной и политической жизни, но нравственное и правовое его содержание становится гораздо значительнее. Так находило себе разрешение одно из противоречий философии Платона: в той мере, в какой основатель школы вообще допускал существование ораторов, он требовал, чтобы они формировались как философы и развивали в себе способность достичь главного — обнаружения истины; однако Платон признавал, что истина неизбежно носит отвлеченный характер. Красс же (а также Цицерон) утверждает, что римский оратор стремится обнаружить истину не в общей ее форме, а в каждом конкретном судебном деле и оценивает ее по нормам права, а в конечном счете — разума.

Ответ Антония на рассуждения Красса прежде всего в следующем: груз общей образованности не должен подавлять оратора. По любому вопросу, который у него возникнет, он всегда сможет справиться у специалиста. Ответ, который дает Красс, раскрывает главную мысль: говоря об ораторе, он вовсе не имеет в виду речи сутяг, которыми кишит форум, а «нечто более возвышенное» — искусство, выходящее бесконечно далеко за рамки риторики профессиональных адвокатов, искусство, от которого зависит весь ход римской государственной машины.

Вторая и третья книги большей частью посвящены технике построения речей. Цицерон не мог выпустить все то, о чем по традиции полагалось писать в трактатах о судебном ораторе. Поэтому во второй книге он рассматривает правила расположения материала и роль памяти; в третьей же говорит о технике исполнения речей (выбор слов и ритмическая организация фразы), о мимике и жестикуляции. Однако и здесь Цицерон не ограничивается правилами, а стремится исследовать внутреннюю — творческую сторону дела. Красноречие, на его взгляд, вообще не располагается в сфере Истины, как считает Платон, а в сфере мнения , оно использует человеческие предрассудки, играет на чувствах и потому если и раскрывает истину, то не философскую, абсолютен), а приноровленную к предрассудкам и чувствам людей. Значение такого подхода к красноречию трудно переоценить. Красноречие становится частью бесконечного, одновременно реального и иллюзорного, мира, сотканного из образов и интуитивных озарений, чарующего, убеждающего и направляющего наше сознание, мира художественного творчества. Есть ли тут опасность? Бесспорно. Но разве не переходит в этот мир и сам Платон, когда мысли его прорастают мифами, а в мифах ведь как раз рациональная аргументация заменяется пылом художника! Красноречие, подобно поэзии, действует на слушателя эстетически, увлекает сердца, убеждает, наполняет умы новым содержанием. Под влиянием яркой талантливой речи шумная толпа, охваченная противоречивыми чувствами, обретает единство, осознает общность целей. Тут Цицерон опирался на собственный опыт — так подействовала его речь в защиту Росция Отона о всаднических местах в театре, так было на сходках, созванных Клодием. Дело оратора — пробуждать в человеке подлинно человеческое.

Не будем характеризовать технические приемы, призванные открыть оратору путь к вершинам его искусства. Нам важно лишь понять, как глубока мысль автора, уловившего связь между литературой во всех ее проявлениях и духовным состоянием общества. Столетием раньше римляне впервые почувствовали, что может совершать поэзия; Цицерон открыл, что то же свойство присуще и прозе. Он связывает воедино литературное творчество, подъем, охватывающий оратора во время речи, и одушевление, которое вызывает речь у слушателей. Художественное слово объединяет людей, но по-другому, чем повседневная речь; стилистически организованное, оно обретает торжественную значительность, которая убеждает и увлекает. В те же годы рождается великая латинская проза, проза Тита Ливия, Сенеки и Тацита. Она возникла из ораторской речи, и художественный канон, который она утвердила, навсегда сохранил связь с искусством, способным подчинять себе, действовать на ум, направлять волю.