Петр Вайль - Стихи про меня

Центральный парк очень хорош, но мой лю­бимый — в сотне кварталов к северу: парк Форт-Трайон в Верхнем Манхэттене, где находится средневековый монастырь. Это не оговорка и не путаница, сюда Рокфеллер привез из Испании и Франции фрагменты разрушенных монастырей, после реставрации составленные в единое целое, сейчас здесь филиал музея Метрополитен — "Cloisters". Здание вместе с гектарами земли Рок­феллер подарил городу.

Несколькими кварталами южнее я прожил все свои нью-йоркские годы, возле станции мет­ро 181 St., точно следуя завету Дюка Эллингтона "Таkе the A Train" — "Садись в поезд А". Тот маршрут, который идет вдоль Манхэттена — самого живого и интересного места на земле.

Знание разрушает стереотипы. Стереотипы же вовсе не сокращают знание, как может пока­заться, — они его сводят на нет, делают ненуж­ным, предлагая готовые образы и формулы, име­ющие тенденцию и свойство отрываться от реальности.

Память подсовывает сценку. Москва середи­ны 70-х, без пяти девять утра. У закрытых еще дверей гастронома в высотке на площади Восста­ния человек пятьдесят: старушки в поисках хоть какого-нибудь утреннего дефицита, похмельные мужчины — известно, что в отделе соков вчера был молдавский портвейн. На дверях — свежее объявление от руки: "В продаже имеется беттерфиш". Никто не знает, что такое беттерфиш, тол­па строит догадки. На минуту очнувшийся мо­лодой алкаш говорит: "Это, бабушки, рыба такая, наверно, американская, в переводе означает "лучшая рыба". Подавленные новостью, все мол­чат, потом одна женщина произносит: "Они там в Америке с утра водки напьются, любое говно сожрут".

Десяток диссертаций можно сочинить, анали­зируя эту загадочную фразу, взращенную в су­меречных закромах российского сознания. Осно­ванная на незнании боязнь Запада — с XVII века, когда начинает проникать в том или ином виде непонятная и враждебная иноземщина. Лжедимитрия погубила вилка: когда он сел на Москве, с ним уже почти примирилось боярство, но Гриш­ка Отрепьев нахватался за границей новомодных застольных манер и, вместо общепринятой лож­ки, брал еду вилкой — этого уж не простили. Пат­риарх Никон жег иконы "нового письма", ев­ропейского. С петровских времен — разгул иностранцев. Нанятые за границей или приехав­шие сами, они учат воевать, строить, торговать. Их подозревают и боятся, от них ждут подвоха. Их слушаются, но не любят. От них — наруше­ние привычного порядка и обычая. Бритье бо­род на западный манер — едва ли не главное пре­ступление Петра в глазах народа и Церкви. В России начала XXI столетия больше половины россиян считают себя европейцами. При этом две трети полагают, что западная культура ока­зывает негативное воздействие на жизнь в России. Очевидное противоречие не смущает. Польза приходит с Запада, но польза не есть добро.

У Соединенных Штатов среди россиян — ми­нимальный "рейтинг дружественности": "они нас не любят". Стандартная реакция на крити­ческий отзыв о выступлении певицы или фигу­ристов: "Ну, не любят они нас". Действуют зако­ны бытовой соборности: не важно, что речь о конкретных артистах и спортсменах — они обязаны выступать от имени страны и народа, а не своего собственного, зато и виноваты всегда бу­дут не сами, а зарубежный заговор. Таков неглас­ный общественный договор. В ответах на вопрос, какие образы связаны с той или иной страной, негативные эмоции явны в двух случаях — по от­ношению к Штатам и Японии. Ну ладно, Япо­ния — с ней воевали, жива память о Цусиме и "Варяге", она зарится на Курильские острова. В случае Америки рациональных причин нет: просто богатая и сильная. При этом большинство считает устройство американского общества бо­лее справедливым по сравнению с российским. Никого не беспокоит социологический парадокс: Запад враждебен, но сотрудничать и дружить с ним нужно. Первое — органично, второе — праг­матично. И то, и другое — искренне. Более поло­вины полагают, что Россия нужна Западу, потому что стоит между Азией и Европой. Мотив блоковских "Скифов": "Держали щит меж двух враждебных рас — / Монголов и Европы". Все в мире переменилось, а стереотип — работает.

Из явлений, которых больше всего боятся нынешние россияне, впереди — страхи личные и социальные: болезни близких, безработица, бед­ность, свои болезни. Мировая война — на шестом месте, тогда как в конце советской эпохи была на втором. И примерно каждый шестой считает, что Соединенные Штаты готовы воевать против России. Америка уверенно возглавляет перечень врагов.

Три периода были в новейшей российской истории, когда такое отношение отступало. Ко­нечно, война. Мой отец обнимался с американ­цами на Эльбе, дома хранился подаренный ему союзниками военный знак отличия — память о тех братских объятиях, но военную дружбу за­были скоро. Уже в 49-м вышел на экраны фильм "Встреча на Эльбе", где американцы выглядели отвратительнее немцев. Их облик надолго опре­делили Кукрыниксы и Борис Ефимов: толстые мужчины, оснащенные тремя обязательными предметами — цилиндром, сигарой и бомбой. Затем — хрущевская оттепель, поколение "штат­ников", когда снова начали дружить, когда с За­пада потекла всякая новизна: от шариковых ру­чек, столовых самообслуживания и молочных тетраэдров до Хемингуэя, рока и "Великолепной семерки". Наконец, первые годы перестройки: самозабвенная любовь к Америке, которая кон­чилась довольно скоро.

Всего пять дней прошло после террористичес­кой атаки на Нью-Йорк и Вашингтон, а 22 процен­та россиян заявили, что испытали удовлетворение. При всей своей подчиненности политическим и психологическим стереотипам, Маяковский от­носился к судьбе Нью-Йорка и потрясшего его Бруклинского моста великодушнее: "Если при­дет окончание света — / планету хаос разделает в лоск, / и только один останется этот / над пы­лью гибели вздыбленный мост..."

Николай Заболоцкий 1903-1958

Свадьба