Евфросиния Керсновская - Сколько стоит человек. Повесть о пережитом в 12 тетрадях и 6 томах.

— Да!

— А мы сворачиваем в сторону. По этой дороге километров 10.

— Что ж, в такую жару и десять километров — шерсти клок, — не очень вежливо сказала я.

— Тогда садитесь. До развилки довезем.

Один из них — тот, что похудее, — пересел к шоферу, а я с другим — на заднем сиденье.

Признаюсь: в такой шикарной ездить мне не приходилось. Больше всего меня поразило, что можно говорить, не повышая голоса. Сначала я пожаловалась: автобусы на остановках по просьбе не останавливаются. И осеклась, заметив, что взгляд моего соседа устремлен на мои кеды. Было чему удивляться: на фоне шикарного ковра бежевого цвета с нежно зеленым узором мои «белые» кеды были тоже зелено-коричневого цвета.

Бедные телята! Они страдали тяжелой формой несварения желудка…

— Вы смотрите на мою обувь? Дело, однако, в том, что я оказывала помощь больным телятам. Их везли машиной, и проводники, растерявшись, хотели их прирезать. Я взялась помочь им доставить телят живыми до места назначения.

— Больные телята? А что с ними случилось?

Тут я, не жалея красок, живописала все, что видела: и выгоревшие пастбища, и сенокосы, стравленные еще в начале лета, и скот, вынужденный есть пыль, пытаясь грызть выжженную траву. И то, в каких условиях транспортируют молодняк, у которого желудки забиты пылью, в те хозяйства, где еще есть корм.

Вот и развилка. Шофер обернулся, глядя вопросительно. Мой сосед махнул рукой, и мы помчались дальше.

— Это любопытно. А откуда вы идете и что интересного видели в пути?

— Интересного — много, но утешительного — не очень, — ответила я и рассказала о той безрадостной картине засухи, которую наблюдала: о потрескавшейся земле, об осыпающейся листве… Не пропустила и «положительного»: то, как было мобилизовано население, чтобы соединенными усилиями использовать воды реки Бзыбь для спасения цитрусовых плантаций возле Пицунды.

— Да, нынешняя засуха — тяжелое испытание, — сказал, покачивая головой, мой сосед.

— Засуха — это несчастье, но еще хуже бесхозяйственность. Пусть яровые посевы пропали, пусть кормовые не удались, но зачем было бросать незаскирдованную солому озимых хлебов? Как обмолачивали хлеба, как сбрасывали с хедера, так она и лежит по всему полю. Пусть солома — бедный корм, но, пока ее дождь не выщелочил и не сгноил, она все же — единственный корм, тот корм, пользуясь которым, мы будем Америку перегонять!

В начале беседы стрелка спидометра рыскала где-то между 100 и 120 км, но скоро она сползла на 80 км, а затем и на 60 км. Не только тот гражданин, что пересел к шоферу, но и сам водитель прислушивался. Развилки же мелькали одна за другой. О повороте больше и речи не было.

— Это все так. Но как быть? Не хватает техники; не хватает людей, чтобы правильно использовать ту технику, которая имеется.

— Правильно использовать? А это правильное использование техники и людей, когда в такое горячее время шестьдесят автомашин возят туфовый камень из Евпатории в Симферополь, из Симферополя в Алушту, а оттуда, через заповедник, выше Ялты — туда, где для Хрущева дворец строят? Когда царю Николаю строили дворец в Ливадии, то туф брали по соседству, в Гурзуфе, а для Никиты Сергеича — по горам, на машинах! В кузове маленькая кучка туфа — машина больше по «серпантину» не осилит. И еще бочка с горючим сверху. Это правильное использование?

— Вы что-то путаете, товарищ турист! Наверное, вы говорите о дачах для членов Верховного Совета в Хосте?

— Хоста — это одно, а дворец в Крымском заповеднике — это другое.

Шофер вел машину совсем тихо и сидел, полуобернувшись к нам. Мой сосед махнул рукой:

— Вези нас прямо в Нальчик! Там пообедаем и вернемся для инспекции.

— Куда вас отвезти, товарищ турист? На автовокзал или к поезду?

Расстаемся мы на площади у автовокзала. Оба чесучовых гражданина (и даже водитель) выходят из машины.

— Я очень рад, что мы вас подвезли. Вы наблюдательны и в сельском хозяйстве разбираетесь. Разрешите полюбопытствовать, с кем мы имели удовольствие путешествовать?

— Я мастер-взрывник восьмого участка шахты № 15 «Северная» Норильского горно-металлургического комбината Керсновская Евфросиния Антоновна.

— Очень приятно, — сказал один из них, пожимая мне руку. — Особенно приятно, потому что беседа наша была интересной и как раз имела прямое отношение к нам. Я — заместитель министра земледелия из Москвы Мацкевич, а это министр земледелия Кабардино-Балкарской республики.

Уже когда они, пожав поочередно мою руку, укатили на своей бесшумной машине, до меня дошло: можно же так влипнуть! Да, бывают казусы на свете! Впрочем, могу, не хвастая, сказать, что я не подвержена чинопочитанию и никакие — даже самые горькие — опыты не научили меня скрывать свои взгляды и взвешивать, что можно сказать, а о чем лучше умолчать. Правда — это свет. Fiat lux! [5] Да будет свет! (лат.)

Из Нальчика в Ессентуки — автобусом. Нет, это далеко не та белая министерская машина… Жара, грохот, запах перегорелого масла. Бр-р-р! Но разве об этом я думаю? Я тороплюсь: скорее, скорее! В Ессентуках должно меня ждать письмо. Или телеграмма. Но что будет в письме? Жива ли мама? Или не дождалась она весточки от своей дочери? Или… Самое страшное — это узнать, что она больна, без движения. Ведь ей уже почти 80 лет! И чего стоят эти последние 17 лет! Одинокая, в чужой стране, потерявшая сразу все: сына, дочь, крышу над головой, кусок хлеба… И ко всему этому — война. Самая беспощадная, самая ужасная и самая нелепая из войн. Могла ли она пережить все это? Она, такая впечатлительная, нервная?

От автовокзала я мчусь почти бегом. Стучусь.

Ребятишки, как всегда, встречают меня радостно:

— Тетя Фрося!

С меня стягивают рюкзак, тормошат, засыпают вопросами. Стол накрыт для вечернего чая. Светло, уютно..

— Есть для меня письмо, телеграмма?

— Для вас? Откуда? Нет, ничего нет.

Трудно скрыть свое разочарование; еще труднее — набраться терпения и ждать, ждать… Но почему бы не попытаться убежать от тоски?

За ужином речь шла о горах. Евгений Александрович что-то рассказывал о Бечойском перевале, о Приэльбрусье. Бечо? Ну что ж, Бечо так Бечо. Схожу в горы дней на десять. Так все легче ждать.

Получила ли я настоящее удовольствие от этого рейда в горы? Безусловно, я могла бы ими по-настоящему насладиться, если бы не тот вопрос, который день и ночь звучал в моем сердце: жива ли она, моя старушка? Погода держалась ясная, ровная; места, по которым пролегал мой путь, ошеломляюще прекрасны. Но, на что бы я ни смотрела, все это я видела словно не одна, а с нею вместе. Ее тень была рядом со мной, и я ловила себя на том, что мысленно разговариваю с ней. Как часто точно холодная рука сжимала мое сердце при мысли: «А если все это мираж и ее уже нет?» И тогда все становилось каким-то пустым, чужим, далеким…