Анатолий Гладилин - Улица генералов: Попытка мемуаров

Сопроводительные тексты, несмотря на двойки по русскому письменному, я сочинять научился. Потом, в другой жизни, это мне здорово пригодилось.

Утонул. Да не в Охотском море (море Охотников — так называли его там рыбаки), а в подробностях. Язык чешется. Ладно, азбукой Морзе сообщаю: издали три моих фотоальбома, получил квартиру от Союза журналистов и, для полного счастья, «Запорожец» купил. На «Запорожце» я приехал в Министерство культуры, ввалился в автомобильной куртке в кабинет Фурцевой. (Даже про куртку вспомнил. Ну, словоблудие! Отбиваем морзянку. Точка. Тире.) Екатерина Алексеевна пригласила нескольких, как она сказала, «сердитых молодых людей», у которых были проблемы. (Сейчас про некоторых из них думаешь: «Ну какие у них могли быть проблемы?» Но были. Ладно. Точка. Тире.) Состоялся разговор. Екатерина Алексеевна роняет фразу: «Ребята, если я могу конкретно чем-то помочь, говорите». Доходит очередь до меня. А я уж решил: ничего для себя просить не буду. И объясняю — мол, по заказу театра «Современник» готовлю экспозицию «Красивые женщины столицы». «Можно я вас сфотографирую?» И аппарат из-под куртки достаю. Фурцева кокетливо, по-женски улыбнулась, а потом министерским тоном ответила, что не имеет права, нужно разрешение ЦК.

Позже мне, мудиле, растолковали, что это я не имею права фотографировать таких людей. Список, кому дозволено, утверждается на Секретариате ЦК.

Про будущую экспозицию в «Современнике» вся Москва судачила. Начал я с Марианны и Насти Вертинских. Ия Саввина жутко обиделась, что я ей не позвонил. Королеву театра Вахтангова Юлию Борисову долго уламывать не пришлось. А эта знаменитая, как бы помягче выразиться (ладно, точка, тире), сама меня домой затащила… Не выдаю ни военных, ни девичьих тайн. Однако сделал и ее портрет.

Почему я так хвост распушил? Чтоб вы поняли ситуацию. Я свою девочку с бульвара не забыл. Жила она в том же доме на пятом этаже в коммуналке. И я ей почтительное письмо отправил. Перечислил, чьи фотографии уже готовы. Объяснил, что старые «фэдовские» негативы (которые хранил!) для «Современника» не годятся. Писал, что подъеду в любое удобное ей время, в любое место. Делов-то минут на пятнадцать. Дал номера домашнего и служебного телефонов.

Ну кто из московских чувих упустил бы возможность покрасоваться в такой компании в фойе престижного театра столицы?

Не позвонила. На письмо не ответила. Проигнорировала меня, как генералы под Камышловом. Жаль. Для искусства жаль. Ведь все портреты, выставленные в «Современнике», вошли в каталог, отпечатанный в Финляндии на меловой бумаге. Правда, в Москву ничтожная часть тиража попала, я для себя три экземпляра выцарапал. Основной тираж в загранку отправили, государство на нем валюту заработало. И все равно, осталась бы она в вечности хоть в заграничных тиражах. Обычно красотки вырастают из гадких утят, а она была красивой девочкой в двенадцать, четырнадцать и в восемнадцать лет. Такое в природе не повторится! Впрочем, повторилось. Моя старшая дочь. Мне бы каждый день ее на пленку щелкать, начиная с двухлетнего возраста, а я все по Стране Советов метался, фотографировал рыбаков, передовиков, геологов, зоологов, алкоголиков, трудоголиков, блядей, ведмедей… Когда ж в Москве переводил дыхание, то поглядывал больше в сторону взрослых активных прелестниц, был такой грех.

Весь мой архив, все негативы, заботливо упакованные в чемодане, отобрали на таможне в Шереметьеве, когда мы с женой и дочерью уезжали в эмиграцию. Пытался права качать, дескать, покажите закон, где запрещается, Да я… Они не хамили. Вежливо издевались. «Знаем, вы фигура известная. Именно по вашему поводу есть команда. Ведь вы вели масштабные съемки в расположении танковой дивизии». Какова формулировочка! «К вашему сведению, Т-56, на котором катались в Камышлове, три года как снят с вооружения». В ответ ослепительные улыбки: «Какой вы информированный человек! У нас такой информации нет». — «Так что, вы арестовываете мой архив?» — «Кто это вам сказал? Не арестовываем, а задерживаем для проверки». — «И сколько будете проверять?» — «У нас работы по горло. Несколько дней или неделю». — «У меня самолет через час. Выездная виза завтра кончается». — «Это ваши проблемы. Сообщите новый адрес. Если военных снимков не обнаружим, мы вам архив перешлем».

Переслали? Наивный вопрос. Тетушка Софья Власьевна умудрялась создавать себе врагов на ровном месте.

«Я вернулся в мой город, знакомый до слез», в октябре 1991 года. Переиздали два моих американских альбома. Качество печати и бумага — I'm sorry, уж отвык от такого, да трогательно было внимание. В Москве, несмотря на пустые полки в продовольственных магазинах, царила эйфория. Все, с кем бы я ни разговаривал, утверждали, что те три решающих дня в августе они провели у Белого дома. Я жил у сестры в «хрущобе», у черта на куличках, и вот туда заявилась телевизионная группа снимать про меня фильм. Я уж много чего наговорил советской прессе, не хотелось повторяться.

— Ребята, давайте честно. Академик я липовый. В Америке полно академий. То, что я тридцать девятый в списке ста лучших американских фотографов, это смешно, это американские забавы, хотя в списке действительно высокие профессионалы. Трудности были в том, что в Америке я начинал с чистого листа. В Союзе я облазил такие дыры, у меня был потрясающий фотоархив, и он пропал на шереметьевской таможне. Я оказался человеком без прошлого. Мою московскую квартиру взял ЖЭК. Даже в этой комнате я не жил, это квартира моей мамы, она получила ее как старый большевик и секретарь наркома Луначарского. Альбомы, которые моя сестра выложила на стол, — поверхностные работы, пропущенные цензурой. Прошлое восстановить невозможно. Единственное, что осталось, — память. Поедем на улицу, где я родился. Родные стены помогут рассказу.

Телевизионщики возликовали. Съемки на натуре всегда оживляют сюжет.

Приехали. Гранитный многоэтажный сундук возвышался как неприступная крепость. Башня сохранила раскраску времен войны. На улице по-прежнему ни одной вывески. Только моего дома нет. На его месте кирпичный шкаф без окон. Из проходной вышли четыре офицера. Мы поднялись по пологой Пикадилли (гранитные плиты шевелились под ногами) к постаментам. Сталин исчез еще при мне. Теперь и Ленина не было. Оператор попросил изобразить. Я застыл на постаменте в позе Вождя. Потом спустились к бульвару. Меня поразило, что он абсолютно безлюден. Глазами нашел знакомый подъезд пятиэтажного дома. Вдруг она покажется в дверях? Режиссер объяснил, что жильцов давно выселили, фасады сохранятся, а внутри все перестроят.

Коротко о другой жизни не расскажешь. Ну и не будем. Замечу лишь, что я довольно много поездил по белу свету, правда, без того энтузиазма молодости, как в Советском Союзе. Альбомы «Наркоманы Цюриха» и «Одиночество на мысе Горн» принесли мне некоторое количество гривен и некоторую известность на Западном побережье. Я обосновался в «ридном Сан-Фриско» — так называют город мои соседи, балакающие на диковинной смеси украинского, рашен и инглиш. В Сан-Фриско, открытом всем ветрам, с растиражированным видом на Золотой зубной бридж, я почему-то потерял страсть к путешествиям. Специализировался на фотопортретах. В Москву приезжаю по поводу, когда приглашают. Но ни разу не брал с собой фотоаппарат. Исключено. Не хочу вести масштабные съемки в расположении.