Анатолий Гладилин - Улица генералов: Попытка мемуаров

Значит, решено, мемуары не пишем, иначе поцапаемся с Аллой и разругаемся, а вот этого я меньше всего хочу. Алла как бы выстраивает свой памятник Роберту — и это святое дело. У Аллы чудные дочери, и пусть отец будет для них богом…Не помню, то ли в Москве, по телевизору, перед отъездом в эмиграцию, то ли в Париже, в кадрах советской кинохроники, я увидел отрывки из концерта, посвященного Роберту Рождественскому. Певцы исполняли только его песни. Роберт и Алла и их дочери, Катя и Ксения, сидели в директорской ложе. Счастливый момент в жизни счастливой семьи! Естественно, по-человечески понятно, что Алле хочется вспоминать именно это и чтоб отец остался в памяти детей именно таким.

После ужина в ресторане Дома архитектора шофер доставил Толю и Марину Приставкиных домой, а потом, через всю Москву, повез меня. Адрес он знает. Обычно по вторникам, когда еще работала комиссия по помилованию, последним он завозил меня. Кутузовский проспект засыпан свежим снежком, но машина Приставкина, нынешнего советника президента, с правительственным «маячком» на крыше, легко идет по осевой, и, если кто-то мешается на пути, машина зычно рыкает — и всех как бы сносит направо. «Ну как вам БМВ после „Волги“?» — спрашиваю я шофера. «После „Волги“? — отвечает шофер. — После „Волги“ — это не работа, а отдых». А я ловлю себя на мысли, что мне тоже нравится такая езда. Очень быстро привыкаешь к хорошему.

Когда-то, на каком-то неофициальном междусобойчике, отважные молодые литераторы набросились на Константина Симонова с обвинениями: дескать, вы продавались, служили властям, а мы не продаемся. Симонов усмехнулся и вкрадчиво спросил:

— А вас покупали?

Несколько слов о самой книге про Роберта, которая называется «Удостоверение личности». В ней много воспоминаний о Роберте, написанных его знаменитыми и не очень знаменитыми друзьями. Много стихов, написанных в разные периоды его жизни (в том числе и мои любимые: «Нет погоды над Диксоном…»). Много фотографий, ранее нигде не появлявшихся (что уже делает книгу историческим документом). Пронзительные до боли — я бы не назвал их воспоминаниями, я бы назвал их «посмертными письмами» — письма Кати и Ксении к своему отцу.

Но самое главное, действительно откровение — это публикация записных книжек Роберта, своего рода дневник, который он вел. Вот маленький отрывок, чтоб было понятно, в каком тоне они написаны: «Поэты — занятный народ. Одному из них при мне передали привет из Свердловска. Не от кого-то конкретно, а вообще. Так и было сказано: вам привет из Свердловска. Поэт, вместо вполне законного вопроса „от кого?“, солидно кивнул головой, закрыл на секунду глаза, потом открыл их и задумчиво, с величаво-усталой грустью произнес: „Да, я знаю… на Урале меня все очень любят“».

Роберт не только издевался над надутыми советскими классиками (было за что). Вот запись, которая начинается так: «Сначала позвонил помощник Очень Важного Лица», — а далее холодно-яростный анализ своего состояния, своего поведения. Финал: «О, как ты кивал во время разговора, стихотворец! Как замечательно ты кивал! Всем, чем мог, кивал! Как ты жаждал отблагодарить за высокую милость! (Раб! Раб! Четырежды — раб! Ну почему?) Такие мы. А может, один я такой. Но до сих пор обидно».

А я бы сказал, что как раз все те деятели литературы и искусства, обласканные советской властью, которые вмиг превратились в диссидентов, все те секретари парткомов, ЦК комсомола и главные редактора газет и журналов, которые гордо себя называют «прорабами перестройки», — вот они и остались такими. А Роберт уже таким не был. Когда-то мальчишкой, в 52-м году, Роберт написал стихи про «убийц в белых халатах». Кончались они так: «В просторный кабинет вошел Лаврентий Палыч Берия…» Слава богу, стихи не были напечатаны. И я бы в своих воспоминаниях о Роберте ни за что бы их не цитировал. Но Роберт в своих дневниках к ним возвращается, чтоб показать — «вот, мол, каким доверчивым идиотом я был». И Алла, которая вроде бы должна блюсти репутацию Роберта, не боится публиковать эту страницу. Это к вопросу о том, как писать мемуары…

Увы, только в этой книге я прочел последние стихи Роберта. Это уже совсем другая поэзия. Рождался поэт высочайшего класса. Смерть помешала. Но и в своей высокой поэзии Роберт оставался ироничным к себе:

Однажды Аксенов сказал: «Пусть они койку тебе поставят, ты же тут днюешь и ночуешь». Ну, ночевать, конечно, это слишком. Однако, бывало, часов до двух-трех ночи тут засиживался. Между прочим, в равной степени это относилось и к Аксенову. Где же это «тут»? Есть в Москве, на Садовом кольце, вальяжное здание сталинской постройки. Ну, здание как здание, при нем две милицейские будки. Однако в шестидесятые годы москвичи старались к этому месту не приближаться. Плохая у него была репутация. Рассказывали, например, что нашелся один смельчак, армейский офицер, который решил пройти внутрь здания. У милицейской будки его остановили: «Вы куда, товарищ?» — «Хочу передать письмо американскому президенту». — «Щас», — сказал милиционер, и через секунду из подворотни вышел американец в штатском, который на хорошем русском языке осведомился, что за письмо и почему именно президенту. Офицер четко отрапортовал — мол, обошли в чине, сволочи, справедливости в нашей стране не дождешься, посему жалуюсь вашему президенту… Американец в штатском внимательно выслушал и сказал: «Щас, передадим». Сзади дюжие руки подхватили офицера и мигом затолкали в машину, которая подкатила к тротуару. Говорят, десять лет он получил за измену Родине. А ведь хрущевские были времена, оттепель.

…Теперь представьте себе: вы, простой советский человек, лениво подходите к милицейской будке и небрежно показываете приглашение, где написано, что культурный атташе посольства Соединенных Штатов имеет честь… Милиционер молча возвращает конверт, но смотрит с явным уважением: дескать, раз вы не побоялись явиться в гнездо американского империализма, значит, вам разрешено, значит, вы птица высокого полета, у вас спецзадание. Дальше надо пройти довольно длинный туннель, под зданием, и вы попадаете во двор, где стоит американский морской пехотинец с ружьем. Вот только здесь вы оказываетесь на американской территории.

Я никогда не входил в советскую элиту, но, став смолоду известным писателем, встречался с разными людьми. Меня приглашали Фурцева, редактор «Правды» Сатюков, а на правительственном приеме у посла Югославии я увидел все советские «портреты». Ну и что? Других писателей, с правоверной репутацией, приглашали даже в Кремль, меня — никогда. И в общем, на это мне было плевать. Зато я был вхож в американское посольство, и кажется, это обстоятельство служило для моих коллег предметом зависти. Американское посольство — запретная зона. Почему Гладилину разрешено, а другим — нет? Но парадокс был в том, что никто мне не разрешал, я добился этого права сам. Впрочем, были еще отчаянные головы, преступавшие все запреты. Перечисляю ребят, которые регулярно являлись к американцам: Аксенов, Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина (это из писателей, может, кого-то и забыл) и актив театра «Современник»: Ефремов, Табаков, Кваша, Козаков. Повторяю, может, я кого-то запамятовал, кто-то появлялся эпизодически, кто-то, мелькнув, больше не приходил (например, Окуджава. Я его спросил: «Ты что, не получаешь приглашения?» Он печально улыбнулся: «Мне нельзя. Я член партии»). Но вот те, кого я перечислил, были основной костяк московской интеллигенции, с которыми американцы общались (или, как мне позже объяснил один гэбэшник, «кого американцы разрабатывали»). Естественно, что даже на вражеской территории нас не оставляли без отеческой опеки. От Союза писателей регулярно появлялся кто-то из Иностранной комиссии. Наверно, какой-то чиновник с теми же функциями приходил из Министерства культуры. На приемах, конечно, они держались в тени. Более того, как ни странно звучит, в тени держались американцы. А тон задавали московские знаменитости. Можете себе представить, чтоб молодой Аксенов позволил кому-нибудь оказаться в центре внимания? Разве что Белле, которая за словом никогда в карман не лезла. А попробовали бы остановить разгулявшегося Олега Табакова, когда он начинал кого-то пародировать! Однажды в «особняке на Спасо» (так называлась резиденция посла в Спасо-Песковском переулке) ребята из «Современника» завелись и устроили такой капустник, что все присутствующие, и в первую очередь американцы, валялись на полу от хохота. Полагаю, американцы даже радовались, что с такой компанией чинного приема не получится — все-таки развлечение в скучной дипломатической жизни.