Глеб Скороходов - Разговоры с Раневской

— Фаина Георгиевна, — спросил я, — а вдруг сценарий в самом деле хорош?

Она погрозила мне кулаком.

— Вы хотите моей смерти? — и, вздохнув, добавила: — Я могла бы сейчас сняться. В хорошей комедии, например. Сатирической. Может быть, это будет напоследок… Но у Кошеверовой — никогда!

Анну Андреевну Ф. Г. вспоминает часто — иногда одной фразой: «Как Анна Андреевна любила слушать «Закат» Бабеля!» Или: «Она очень смеялась, когда я читала ей «Любовь не картошка» Саши Черного, и всегда просила: «Почитайте еще!»

Эти воспоминания приходят всегда случайно, неожиданно — так, как это бывает, когда человек постоянно думает о ком-то близком, ощущает его рядом.

Вчера, когда мы говорили о Чайковском (Ф. Г. считает, что гениальный композитор совершил ошибку, написав оперу на стихи Пушкина, которые сами по себе — музыка), она спросила:

— А вы знаете, кто такой князь в «Дядюшкином сне»? Я не понял, о чем идет речь.

— Ну как вы представляете себе его прошлое, что он делал в юности, где учился, как проводил время? Анна Андреевна поразила меня, когда сказала: «Да ведь князь — это постаревший Евгений Онегин. Достоевский сознательно написал его так». И она подробно доказывала мне истинность своей догадки: у князя то же образование, он намекает на большую и неудачную любовь, его манеры, костюм — он и сегодня хочет выглядеть «лондонским денди», а разговоры о долгих путешествиях в прошлом? И так далее. Это приговор Достоевского пушкинскому герою. Вот так. Анна Андреевна была удивительным человеком — оригинального и самобытного мышления.

Мы смотрели несколько фильмов с Вивьен Ли. Это были старые ленты, многие из которых умерли, — только «Мост Ватерлоо», где мастерство Ли уже было зрелым, смотрится до сих пор и никого не оставляет равнодушным. Ф. Г. плакала, как ребенок, над трагедией Майры — сентиментальной историей, причем сентиментальной настолько, что порой кажется, будто авторы умышленно, преднамеренно идут на сантименты, как бы доказывая этим: когда играют великие актеры, сентиментальная история становится подлинной трагедией, не поверить в которую невозможно. После сеанса Ф. Г. сказала:

— Я плакала не только над Майрой,.я плакала и над Вивьен Ли — здесь уже все вместе. Трагедия таниовщииы на экране и трагедия актрисы в жизни — вот что взволновало меня.

Я вспомнил «Свадьбу» и знаменитую сцену с женихом, когда Настасья Тимофеевна-Раневская голосит: «Я ее поила, кормила, берегла пуще алмаза изумрудного, деточку мою». Мне особенно нравится этот «алмаз изумрудный» — одно из абсурдных сочетаний, которыми так любил впоследствии услащать речь своих обывателей М. Зошенко.

— А в «Свадьбе» — это Чехов или вы сделали? — спросил я Ф. Г.

Она всплеснула руками:

— Голубчик, ну как же так! Чехова нужно знать. Возьмите и немедленно перечитайте «Свадьбу». Да ведь это же общеизвестные веши!

И потом еще долго возмушалась моей необразованностью. Чехов — один из самых любимых писателей Раневской. Рассказ «День за городом» она считала шедевром русской прозы.

Очевидно, такое отношение к Чехову и вызвало неприятие фильма «В городе С». Здесь коробило все: и «живой» Чехов, появившийся на экране, чтобы творить добрые дела и «изучать жизнь» (в этой экранной жизни он встречает не прототип, а буквального Ионыча, так что задача Чехова-писателя в фильме облегчена до крайности: встретил, поговорил, изобразил), и актеры, играющие рассказ Чехова так, как играют пьесы Островского.

— Чтобы поставить Чехова в кино, нужно иметь талант, равновеликий этому писателю.

Особенно удивило и огорчило Ф. Г., что подобные фильмы-экранизации (и «В городе С.» в частности) вызывают хвалебные рецензии.

— Наша беда в плохом образовании, в низком уровне образованности. У нас очень мало по-настоящему знающих людей, — говорила она.

— Я знаю, сегодня я играла отвратительно. Не спорьте со мной! Вы же не представляете, чем в этом сезоне стала для меня «Сэвидж» — мукой!..

Началось с Ленинграда. На роль Тайта ввели актера, которого Ф. Г. прозвала «рука Москвы». Он суетился на сцене и то и дело спрашивал: «Мама, де деньги?» Именно так- «де» вместо «где»!

С открытием нового сезона вводы посыпались один за другим. В том спектакле, который я видел, было три новых исполнителя: новая Лили Белл, по сравнению с которой, как сказала Ф. Г. — «Бестаева—Аузе», новая мисс Вилли — приятная актриса, не успевшая выучить роль, и новый Ганнибал, постаревший на десять — пятнадцать лет вопреки замыслу автора. Играть с ними Ф. Г. стало трудно. Новые исполнители мешали актрисе, создавая не творческие, а совсем иные трудности: не давали вовремя реплику, перебивали, торопясь проговорить свой текст, забывали мизансцены и т. д.

Смятение Ф. Г. можно легко понять.

Стала ли она сама играть хуже? Нет. Нет, вопреки всем трудностям. Можно только удивляться, какой ценой достигалось это.

Только что я говорил с Ф. Г. по телефону. Вчерашний спектакль утвердил Ф. Г. в мысли бежать из «Моссовета».

Выйдя вчера на сцену, Раневская растерялась: она увидела актеров, с которыми не играла три месяца. Ни один из них не получил репетиции. Ни об одном из них никто даже не счел нужным предупредить Раневскую.

— Mне стало дурно, — сказала Ф. Г., — но пришлось взять себя в руки и продолжать. Ужас преследовал меня весь спектакль!..

В результате — бессонная ночь и письмо Завадскому:

«Дорогой Юрий Александрович, мне очень жаль Вас огорчать, но я не могу не написать Вам. То, с чем я сейчас сталкиваюсь в спектакле «Сэвидж», заставило меня принять твердое решение — уйти из театра. Я не могу мириться с безответственностью перед зрителем, с отсутствием профессионализма в профессиональном театре. Я не могу мириться с равнодушием, распущенностью.

В начале этого сезона — скоропалительные вводы новых исполнителей, не всегда профессионально подготовленных, отсутствие элементарной дисциплины на репетициях, полное отсутствие режиссуры, — все это поставило меня в условия, когда играть эту ответственную роль стало для меня буквально пыткой, которую я больше не в силах выносить. К тому же вчера, 28 августа, перед самым началом спектакля я узнала, что мне предстоит играть с партнерами, с которыми я не встречалась в течение трех месяцев (актеры Щеглова и Лебедев). Неужели же люди, которым Вы передоверили руководство театром, не нашли для себя обязательным предупредить меня об этом заблаговременно и назначить мне хотя бы одну репетицию с этими актерами?

Мне кажется, я заслужила уважительное отношение к себе со стороны тех работников театра, которые должны нести ответственность перед зрителем и передо мной. Моя требовательность к себе дает мне право быть в той же мере требовательной ко всем, с кем я работаю.