Евлампий Поникаровский - С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

— Вот что, хлопцы, ложитесь-ка спать. Через час-полтора подниму.

— Конечно, конечно, — встрянул в разговор лесник, — настанет глухая ночь, и тогда… Ни одна собака не тявкнет.

Не насторожили разведчиков ни поведение лесника, ни его предложение быть проводником «хочь до главного штабу», ни льстивое гостеприимство и заискивание. Их одолела усталость. Их сморил сон.

Лейтенант накинул на шею автомат, вышел на улицу. Отправил в дом разведчика, охранявшего лошадей и своих товарищей:

— Иди отдохни.

Сам походил с четверть часа. Все было тихо, спокойно. Только чуть тревожно шумел лес. Лейтенант вернулся в дом, пробрался к столу. Все спали. Кажется, и лесник спал. Лейтенант уронил голову на стол и захрапел. Этого-то и ждал лесной упырь.

Он тихо сполз с печи, оделся и на цыпочках вышел из дому, плотно прикрыл дверь, на петли накинул замок. Сел на коня и поскакал в станицу. Через полчаса лесной дом окружили автоматчики и ворвались в него.

…По приговору военно-полевого суда предателя повесили в станице Прохладной.

Беда, говорят, не ходит в одиночку. За собой она тянет другую. Прошло несколько дней после потери разведчиков, как всему полку пришлось пережить еще более страшное. Полк целиком стоял на самом краю гибели.

Наступление наше шло как бы перекатами — от станицы к станице, от хутора к хутору. Мы выталкивали гитлеровцев. Они огрызались и откатывались дальше. Такая тактика не могла устроить командование. От коротких схваток противник ощутимых потерь не нес. В глазах стоял прекрасный пример Сталинграда, в котором со дня на день должны завершиться бои. Почему же не делать маленькие Сталинграды? Врага надо не выталкивать, а уничтожать в котлах, бить его на дорогах.

Мы готовились к такой операции. Суть ее состояла в том, что ускоренным ночным маршем два полка в стороне от главной магистрали делают бросок на 25–30 километров, выходят в тыл противнику и на шоссейной дороге Ставрополь — Краснодар делают засаду, закрывая путь отхода крупной механизированной группе противника. При этом 39-му полку отводится район хутора Буденновского, нашему, 37-му, — Калиновка. Мы как бы создаем второй эшелон.

В ночь с 27 на 28 января в конном строю полки вышли, чтобы к рассвету быть на своих местах. Ночь была темная и морозная. Ветер гнал встречную снежную поземку. Двигались без дорог, по целине. Скоро, однако, повалил снег и разыгралась метель. В снежной круговерти не стало видно ни земли, ни неба. Сплошная кутерьма. От головы колонны передали приказ: предельно уплотниться. Движение замедлилось, а скоро и совсем замерло. Стояли полчаса. По команде «Рысью вперед!» сделали рывок километра на два и снова остановились. Так теперь рывками и передвигались. Рывок — стоянка. Стоянки вызывались ожиданием, когда разведчики, идущие впереди, и проводник нащупают путь для нового рывка.

Во время стоянок казаки покидали седла. Острые снежные иглы кололи лицо, хлестали по глазам. Мороз пробирался под одежду. Торчать на коне было немыслимо. Сползая с седла, укрывались за конями. Многие прижимались к лошадиным крупам, чтобы погреться и, если удастся, покемарить.

Труден был этот марш. От постоянного недосыпания, от усталости дальних переходов все мы валились с ног. И еще этот марш был тревожен. В настроении казаков не ощущалось той обычной боевой приподнятости, какая всегда была перед боем. На этот раз что-то разладилось в нашем гвардейском полку. И с самого начала, как только узнали о предстоящей операции.

Командир полка поставил перед командирами подразделений боевую задачу. А потом вдруг с какой-то виноватостью добавил:

— Пойдете без меня.

— А вы? — сорвался с языка вопрос у кого-то из командиров.

Майору Бобкову нелегко было отвечать на вопрос. Получалось так, что он как бы уклоняется от боевого задания, выполнение которого может потребовать напряжения всех физических и духовных сил, решительности, возможно, самой жизни.

— Мне приказано лечь в госпиталь, — глухо сказал Бобков, — старые раны открылись, и эскулапы… Да что эскулапы — из корпуса приказ.

Болезненная гримаса пробежала по лицу командира полка.

— Кто нас поведет? — голос командира полковой артбатареи лейтенанта Чехова прозвучал резко.

— Как кто? Мой заместитель.

В воздухе повисла настороженная, недобрая тишина.

— Надеюсь на скорую встречу. — Бобков поднялся, тяжело оперся на трость. — Успешного вам марша и успешного боя.

Майор Званов (фамилия изменена) пересел на место командира полка. Был он, как всегда, чисто выбрит, начищен, наглажен, надушен. Голенища его хромовых сапог сдвинуты в гармошку. Франт. Да только у франта на круглом лице с приплюснутым носом не сияла сейчас обычная улыбочка. Лицо его было серое, землистое, а глаза растерянные.

— Продолжим, — выдавил из себя майор.

— А что продолжать? — кольнул темными цыганскими глазами командир первого эскадрона Сапунов. — Все ясней ясного.

— И то верно. — Званов зыркнул глазами направо, где обычно сидел комиссар. Но Михаила Федоровича не было. Как всегда перед длительным маршем и боем, он созвал к себе парторгов эскадронов и батарей.

Майор перевел взгляд влево, на начальника штаба полка. Тот пожал плечами и опустил голову. Званов глубоко вздохнул.

— Конкретные задачи подразделениям командование поставит в районе сосредоточения.

Не любили майора Званова в полку. Во время боев на кавказских горных перевалах и в ущелье Пшехо его почти ни разу не видели на переднем крае. Он, заместитель по строевой части, все время находил себе дело или в штабе, или в тылах. А в бурунах, как шутили в полку, он «пас лошадей», укрытых в дальних балках. С каким бы вопросом или просьбой к нему ни обращались командиры, даже пустячными, ответ был один: «Доложу наверх». И вот сейчас этот неавторитетный командир ведет полк на такое ответственное задание. Он ничего умнее не придумал, как перед началом марша кому-то из работников штаба брякнуть: «Дело — хана!»

А потом пытался разъяснить, что, как он полагает, ради высших интересов и общей победы над врагом полком решено пожертвовать.

От поведения командира зависит настроение людей, всего полка. Сегодня оно у нас плохое.

Марш продолжался. Новыми рывками мы пробивались через ночь и метель. Часов в шесть утра колонна спустилась в узкую и глубокую балку, в затишь. Здесь полк остановился. Командиров подразделений вызвали в голову колонны. В снежной дымке, в сумраке виделись контуры хат. Оказывается, мы вплотную подошли к хутору.

Командный состав полка собрался в коровнике, длинном приземистом здании с соломенной крышей и окнами-прямоугольниками. В одном конце в стойлах-клетках лежало десятка два буренок. Чьи это коровы — неизвестно. Их никто не сторожил.