Анжелика Балабанова - Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938

В то же самое время выросло число партий и отдельных людей, которые поняли несовместимость революционного социализма и Коммунистического интернационала. Была сделана попытка объединить их в одну центральную международную организацию.

Инициатором этого движения был хорошо известный французский журналист Поль Луи. Он был редактором коммунистической ежедневной газеты «Юманите», но ушел в отставку по тем же самым причинам, что и я покинула Коминтерн. Теперь он создал партию во Франции в надежде объединить все верные социалистические группы и положить конец расколам во французском рабочем движении. Собирая воедино все инакомыслящие марксистские группы, он также надеялся достичь единства и на международном уровне.

Меня избрали секретарем этой новой организации, в которую вошли французская, итальянская, немецкая, румынская, норвежская и российская социалистические революционные партии. Я согласилась неохотно, потому что не хотела уезжать из Вены. Но, поняв, на какие жертвы эти маленькие партии идут для того, чтобы достичь своей цели, я поняла, что не могу отказаться. Когда я приехала в Париж на международную встречу, итальянские социалисты стали настаивать, чтобы я стала редактором «Аванти», которую выпускали в Париже с тех пор, как она была запрещена в Италии.

Руководство партией и газетой эмигрантов, отрезанных от своего собственного народа, при отсутствии финансов или вообще каких бы то ни было средств, – это сложная и трудная задача. Время, которого оно требует, несоизмеримо с достигнутыми результатами. Конфликты и расколы в эмигрантской среде происходят чаще и более бурно, чем в обычных условиях. И все же как я могла отказаться? Я знала, как высоко оценят мое согласие занять этот пост социалисты в Италии, не имеющие возможности высказаться. Я решила переехать в Париж, но возвращаться в Вену ненадолго раз в один-два месяца.

К этому времени ряд руководителей социалистической партии, которые со времени раскола итальянской партии стали социал-демократами, уже жили в Париже (Турати, Тревес, Модильяни). Туда же перебрались и известные республиканцы и бывшие члены парламента, включая бывшего премьер-министра Нитти. Тысячи эмигрантов, политических и других беженцев, разделились на многочисленные группки и оказались разбросанными по всему Парижу. И хотя я поддерживала дружеские отношения со всеми выдающимися антифашистами, очень скоро я все свое время стала посвящать Итальянской социалистической партии и «Аванти».

Казалось, я живу на итальянском острове. Политические беженцы из Италии – кроме коммунистов – приходили ко мне ежедневно, так что я постоянно держала руку на пульсе ситуации в Италии. Во время тех десяти лет в Париже между 1926 и 1936 годами я узнала и полюбила своих итальянских товарищей, как никогда раньше. Я видела радостное самопожертвование этих низкооплачиваемых рабочих, материальное положение которых было таким шатким и которые тем не менее были полны решимости поддерживать свою газету и вернуть ее своим товарищам в Италии, когда настанет их час праздновать победу.

Раз в неделю руководство партии встречалось в одном из дешевых парижских кафе. Так как большинство из нас были безработными, нам приходилось заказывать себе еду осмотрительно: иногда приходилось делать выбор между обедом и стоимостью проезда на трамвае. И все же никто не пропускал этих встреч. Раз в месяц во вторую половину дня в воскресенье проводилось общее собрание в зале того же самого ресторанчика, и тогда эти сборища становились такими шумными, что его владелец приходил к нам наверх, чтобы узнать, что происходит.

В эти годы моей жизни во Франции я встречалась с Эммой Гольдман и Сашей Беркманом, когда им случалось заезжать в Париж или когда какая-нибудь лекция заставляла меня приехать в окрестности Ниццы или Сан-Тропе. Они всегда были заняты делом, всегда думали об Америке и своих друзьях там, они всегда жаждали более широкого поля деятельности. После моего приезда в Соединенные Штаты весть о Сашиной смерти настигла меня в чикагской больнице. В письме, которое я получила от него двумя днями позже и которое было написано за несколько дней до его смерти, не было ни намека на намерение совершить самоубийство.

В Париже мне нанес визит Генри Ольсберг, с которым я познакомилась в России вместе с Эммой и Сашей. Он сообщил мне, что Луиза Брайан побывала в санатории, но ее здоровье не улучшилось и надежд на ее выздоровление остается мало. Как только она вернулась в Париж, она связалась со мной. Я едва ее узнала. Она больше не жила вместе со своим вторым мужем Уильямом Буллитом и болела уже больше года. Я бы не поверила, что человек может так сильно измениться не только внешне, но и манерой говорить, голосом и интонацией. И лишь временами, когда я виделась с ней, она была той Луизой, которую я знала как жену Джона Рида. Всякий раз, когда мы встречались, она говорила о нем с глубокой грустью, говорила о его разочаровании в России, о его болезни и смерти.

«Ах, Анжелика, – говорила она в эти ясные минуты доверия, – не оставляйте меня. Я чувствую себя такой одинокой. Почему я должна была потерять Джона? Почему мы обе должны были потерять веру?»

Вскоре после этого я узнала о ее смерти.

В первый день одного из моих приездов в Вену, куда я поехала, чтобы прочитать лекцию о фашизме, ко мне в ранний час зашла одна женщина, товарищ по партии. Она вручила мне газету и указала на официальное сообщение, которое гласило:

«Вчера вечером в Ленинграде умерла Анжелика Балабанова».

После этого шел длинный рассказ о моей общественной деятельности. Позднее я обнаружила, откуда взялась эта история. Какая-то женщина по фамилии Балабанова умерла в Ленинграде, и эту новость передал в Вену по телеграфу австрийский корреспондент в Москве, который решил, что это была я. А газета добавила остальной материал, взятый из своего архива.

Итальянские фашистские газеты разнесли эту весть по всему миру, и много лет спустя, когда упоминалось мое имя, люди спрашивали: «А разве она не умерла?»

Просматривая различные статьи, которые доходили до меня, я обнаружила, что в целом пресса была ко мне доброжелательна. Один из моих немецких коллег зашел так далеко, что описал место, где я похоронена – у Кремлевской стены! Будучи уверенным в том, что в живых нет никого, кто стал бы оспаривать его рассказ, он также описал случаи из моей жизни, которых никогда не было. Вероятно, он сильно нуждался в деньгах. Один итальянский журналист, встретив меня на улице несколько дней спустя, не смог скрыть своего разочарования.

– Послушайте, – вскричал он, – я как раз собирался отправить в одну южноамериканскую газету статью о вас с описанием того, как вы продали свою шубу, чтобы помочь итальянским эмигрантам, включая и меня. Это была бы такая хорошая статья! А мне так нужны деньги, чтобы заплатить за жилье…