Николай Бажанов - Рахманинов

Сережа поглядел на гостью сперва недоверчиво, потом улыбнулся и шаркнул ножкой. Анна Даниловна засмеялась. Взяв Сережу на руки, усадила на высокий табурет возле фортепьяно и начала терпеливо разгибать его тонкие упрямые пальцы, раскладывая их на пожелтевших клавишах.

Орнатская была очень застенчива, и от всего существа ее так и веяло весной, тем «хороводом теплых майских дней», которые недаром много лет спустя Рахманинов посвятил ей — первой, кого он встретил на пороге в загадочный мир звуков.

Когда Сережа сидел за фортепьяно, со стены из овальной рамки на него внимательно глядел пожилой мужчина с живыми темными глазами, изобличавшими необыкновенную доброту и вспыльчивый нрав.

По словам матери, дед Сережи по отцу Аркадий Александрович Рахманинов был не только виртуоз на фортепьяно, но даже сочинял музыку. Что такое «виртуоз», Сережа не знал, но деда полюбил за глаза, еще не видя.

И однажды легендарный дед появился. На шестьдесят девятом году Аркадий Александрович сохранил необыкновенную легкость в походке, простоту и изящество в манерах и одежде. Вся его внешность, казалось, говорила: если бы не дурацкие предрассудки, присущие дворянскому сословию, он, ученик Джона Фильда, друг Львова и Виельгорского, может быть, сделался бы артистом, каких не так уж много. Вместо этого он музицирующий помещик, и только.

Войдя в гостиную, он нашел глазами Сережу.

— А это еще что за Штраус? — удивился он.

Надев на нос черепаховое пенсне, присел рядом с внуком к фортепьяно.

— Сонатина Клементи?! А ну, попробуем…

Сережа сперва перетрусил, а потом — осмелел, пальцы побежали по клавишам.

В это время Сережина кормилица Дарья пришла просить воз соломы на крышу.

— Тебе, Дарья, не воз, три воза мало! — закричал дед. — Пять возов за то, что выкормила мне такого внука!

Вечером того же дня дед с внуком, снова поместившись рядом у фортепьяно, ошеломили наехавших гостей величавыми звуками анданте из Пятой симфонии Бетховена.

Дед ликовал, пророча внуку лавры будущего Штейбельта, прославленного в те дни пианиста-виртуоза.

Но дед нашумел и ускакал в свое тамбовское имение. И скука, бежавшая в панике, потихоньку вернулась в темноватые покои онежского дома. Даже солнце, освещая их через тусклые, словно невымытые стекла, теряло жаркое золото своих лучей.

Бывало, еще в августе начинались обложные дожди. А там зима, лютые вьюги, обмерзший сруб колодца во дворе, дальний волчий вой по вечерам, запах смолистого дыма из отсыревших печей. Топили не все печи, и в гостиной часто замерзала вода. Заглядывая вечерами в пустую холодную комнату, Сергей весь замирал от непонятного страха.

С братьями — старшим Володей и младшим Аркадием — в детстве он так и не подружился. Володя был старше Сергея всего лишь на полтора года, но любил щегольнуть своим превосходством. Совместные игры братьев-разбойников редко кончались мирно.

С Леной, напротив, в те годы Сергей был почти неразлучен. Была девочка и умна, и ласкова, и очень музыкальна. Приезжие гости дивились красоте ее еще не окрепнувшего голоса.

«Будет звезда!» — мечтательно говорил дед, слушая ее пение.

Но милый, приветливый нрав уживался в натуре девочки с унаследованной от матери замкнутостью. В этом брат и сестра были схожи. Бывало, обхватив руками худенькие колени, Лена подолгу глядела вдаль на озеро, откуда летними вечерами доносился благовест новгородских колоколов.

Сергея тоже чаровал этот звон. И только ли один звон!..

Шаг за шагом непостижимый мир звуков раскрывал маленькому музыканту свои кладовые. Иной раз заскрипит ворот у колодца, зальются перепела в овсах, проскачет за воротами становой с колокольцами, запоют девушки в роще или просто загудит басом в шиповнике черный мохнатый шмель — и на несколько минут нет Сережи! Тут уж звать его бесполезно. Бывало, нянька трясет Сергея за плечи, чтобы «вернуть на землю».

— Зачарованный, спаси господи! — глядя на него, шептали, крестясь, приживалки.

Но столь же трудно, бывало, и угомонить его, когда он разойдется.

Случалось Сергею не без причин искать убежища под шатром старой ели.

Под ветром ель тихонько гудела, и в невнятном гуле этом Сергею слышался то широкий и нежный напев, то звон арфы, про которую он знал только понаслышке.

Дни и недели, будни и праздники…

Так бы, пожалуй, и ушло детство Сережи Рахманинова, не пробудив его дремлющей души, если бы не бабушка София Александровна Бутакова.

Тихая, начинающая полнеть, пожилая женщина в черной наколке, с виду задумчивая и немножко даже угрюмая. В Онег бабушка наезжала не часто, не делая секрета из того, что приезжает главным образом ради Сережи. А чаще брала внука к себе в Новгород. Летом приезжала за ним сама, а зимой присылала свою наперсницу Ульяшу в кибитке с кучером Гаврилой Олексичем и ворохом лисьих шуб.

Езды до окраины города всего шесть с небольшим верст, но дорога всякий раз кажется длинной, как сибирский тракт. Побегут кривые сосенки, подует в лицо мелкий колючий снежок, с озорством зафыркает пристяжная, а душа Сережи, расправив крылья, полетит прямо в рай.

Чувство какого-то радостного смущения, которое Рахманинов испытал, впервые переступив порог бабушкиного дома, возвращалось к нему снова и снова много лет спустя. Оно не могло исчезнуть, потому что источником его была любовь, которой он не знал в родной семье. Здесь же она, как теплый ветер, кружила по комнатам.

В эту пору Софии Александровне шел пятьдесят четвертый год. Личная жизнь у нее сложилась невесело. Суров был генерал Петр Иванович, директор аракчеевского корпуса! Когда же овдовела, в кругу большой семьи не оказалось у нее ни одного душевно близкого человека.

Жила бабушка с экономкой Василисой Егоровной, своей сверстницей, очень доброй, но неулыбчивой женщиной, и горничной Ульяшей, сиротой из Подберезья, воспитывавшейся в доме с девяти лет. Кучер Гаврила Олексич жил особняком во флигеле возле конюшни, плотничал и смотрел за садом.

Позднее, в Москве, живя уже не в семье, а «в людях», Сергей, осторожно переворачивая драгоценную страницу памяти, спрашивал себя: неужели и правда все это так было, как ему запомнилось, или только пригрезилось?..

В бабушкиной комнате верхние просветы окон были застеклены цветными стеклами. От этого даже в хмурый ненастный день в комнату лился радужный свет.

Ульяша была красивая и веселая чернобровая девушка с тяжелой каштановой косой. От ее звонкого голоса, от быстрых, летающих шагов, от цветных сарафанчиков с пышными, белыми, до локтя рукавами в комнатах делалось еще светлее. По праздникам приходили к ней подружки, пели жалостные и веселые песни, гадали.