Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг

Маяковский не мог спокойно наблюдать, как по отношению к нему в Москве растет враждебность. “Хождения по мукам в течение трех лет” — то есть с 1918 года — ему “страшно надоели”, и в марте он связался с читинской группой футуристов “Творчество”. Чита была столицей так называемой Дальневосточной республики, созданной в апреле 1920 года вернувшимся из США после пятнадцатилетней эмиграции Александром Краснощековым и вскоре признанной правительством в Москве. Занимавшая почти всю Восточную Сибирь Дальневосточная республика должна была служить нейтральной буферной зоной между Красной армией и антибольшевистскими японскими вооруженными силами, оккупировавшими Владивосток и другие части русского тихоокеанского побережья. У республики была собственная конституция и буржуазно-демократическая форма правления. Республикой руководил новоиспеченный большевик Краснощеков, но в состав правительства входили представители аграрной партии, эсеры и меньшевики. А ближайшим соратником Краснощекова был выдающийся анархо- синдикалист Владимир (Билл) Шатов, который тоже провел десять лет в Штатах как политический эмигрант и теперь занимал стратегический пост министра военных дел и транспорта. В Дальневосточной республике царила полная свобода слова и печати.

Ситуация, таким образом, напоминала Россию зимой 1917–1918 годов, и не только в политическом плане. Положение дел в тамошней литературе вызвало у Маяковского ностальгические воспоминания: в группе “Творчество” участвовали несколько его соратников по перу, кого судьба в ходе мировой и Гражданской войн занесла в Восточную Сибирь. Здесь был Давид Бурлюк, который, опасаясь ареста, оставил Москву на следующий день после того, как в апреле 1918 года ЧК устроила облаву на анархистов. Членами группы являлись также поэты Николай Асеев и Сергей Третьяков, с которыми Маяковский был хорошо знаком и кото-

Александр Краснощеков обращается к народу с товарного вагона после взятия Читы войсками Красной армии

ноября 1920 г.

рым Гражданская война помешала вернуться в Москву; Третьяков занимал пост "товарища” — то есть заместителя — наркома просвещения при правительстве Краснощекова.

Группой руководил марксистский критик и старый большевик Николай Чужак, редактор журнала "Творчество” и газеты “Дальневосточный телеграф”. Для него Маяковский был литературным кумиром, а Бурлюк публиковал в журнале свои первые воспоминания о Маяковском и футуризме. Кроме того, Чужак первый и единственный дал официальный отпор Сосновскому за его слова о “маяковщине”. Агитация за Маяковского как великого поэта революции велась на лекциях и поэтических вечерах, а в декабре 1921 года Третьяков поставил трагедию “Владимир Маяковский”, сыграв в ней главную роль. Эту проникнутую ницшеанством пьесу ставили до того всего один раз, в Петербурге в 1913 году. На близость между Маяковским и Ницше обратил внимание, в частности, двадцатилетний критик Владимир Сил- лов, позже примкнувший к московским футуристам, но известность он обретет по другой, более мрачной, причине — о чем подробнее в главе "Во весь голос”.

Группа “Творчество”, глашатаи футуризма на Дальнем Востоке, 1920 г. Сидят слева направо: Николай Асеев, Сергей Третьяков, Владимир Силлов и его жена Ольга. В верхнем ряду: Виктор Пальмов, Николай Чужак, В. Аветов, Петр Незнамов.

“История с “Мистерией-буфф” Маяковского и особенно история с его новой поэмой, — писал Чужак, — страницей позора впишется со временем в историю революционных нравов России”. Так как поэма “150 ооо ооо” наконец увидела свет в Москве, в Чите она не издавалась. Но Маяковский и его московские друзья-футуристы продолжали поддерживать отношения с группой “Творчество”, жалуясь в письмах, что “люди с застоявшейся восприимчивостью и психологией стали между революционными массами и новым искусством и пытаются сверху <���… > привить этим массам свое застарелое представление о художестве, бюрократически оберегая их от нового искусства”. В словаре Чужака и Маяковского противники футуризма назывались не иначе как “аракчеевыми”.

К концу лета 1921 года Маяковский находился в таком отчаянии, что решил уехать в Читу и присоединиться к своим

единомышленникам. Предполагалось, что он поедет вместе с Краснощековым, который лето провел в Москве, но положение последнего было шатким, в Читу он так и не отбыл, а вскоре был уволен с должности председателя правительства Дальневосточной республики (см. главу “Свободен от любви и плакатов”). Другой причиной, помешавшей Маяковскому покинуть Москву, был по иронии судьбы суд с Госиздатом из-за “Мистерии-буфф”. Вместо этого через год, когда Дальневосточная республика вошла в состав Советской России, в Москву вернулись “сибиряки”. Единственным невозвращенцем стал Бурлюк, эмигрировавший сначала в Японию, а затем в Нью-Йорк; поскольку зимой 1918 года он принимал участие в финансовых махинациях, связанных с захватом анархистами московских домов, он опасался, что в Москве его будут ждать неприятности.

Отношение партийной номенклатуры к футуризму стало для Маяковского еще одним подтверждением того, что революция свернула с верного пути. Нужда в глубоких преобразованиях не отпала, и зимой 1920 года Маяковский возвращается к идее Революции Духа в поэме, над которой работал три года и которая сначала называлась “IV…”, а потом “V Интернационал”. Он колебался по поводу того, как ее назвать, но, какой бы порядковый номер он ни выбрал, название примечательно: Третьему интернационалу Ленина Маяковский противопоставляет свой собственный — интернационал Духа. Подзаголовок “Открытое письмо Маяковского ЦК РКП, объясняющее некоторые его, Маяковского, поступки” свидетельствует о том, что поэма задумывалась как прямая параллель вышеупомянутому письму в ЦК по поводу “150 ооо ооо”. Отзвуки манифестов из “Газеты футуристов” очевидны:

Октябрь не выгорел! —

Коммунисты

толпами

лезут млеть в Онегине, в Сильве, в Игоре.

К гориллам идете!

К духовной дырке!

Большевистская революция еще не повлияла на культурную жизнь, массы закормлены “старой культурой” — необходим новый бунт:

Коммунары!

Готовьте новый бунт в грядущей

коммунистической сытости.

Речь идет об особом бунте — о духовной революции:

Взрывами мысли головы содрогая,