Амазасп Бабаджанян - Танковые рейды

Все знали крутой нрав маршала, и все, конечно, волновались. Должен сказать, что слухи о крутом нраве Г. К. Жукова не лишены оснований. Но неправда, что он был беспричинно груб и позволял себе оскорблять достоинство подчиненных. Он любил людей храбрых и деловых, энергичных и смелых. Но к трусам и бездельникам был беспощаден. И нечего путать строгую принципиальность с оскорблением и повелительную требовательность с грубостью. Ни разу я не слышал из его уст унизительных высказываний по отношению к подчиненным, но всегда — непримиримость к безответственности и легкомыслию. Жуков в высшей степени умный человек, обладал поразительным даром убеждения.

Маршал Жуков на совещании с командованием 1-й гвардейской танковой армии

Но все это о маршале я узнал потом, а сейчас мы в волнении расхаживали у порога небольшого кирпичного домика, где заседал командующий. Наконец на крыльце показался генерал для особых поручений при командующем. Все замерли. Генерал медленно оглядел всех нас, словно выбирая, кого вызвать первым, и вдруг указал пальцем на меня.

Стараясь подавить волнение — не уверен, что мне это удалось, — под взглядами остальных приглашенных я распахнул дверь.

Маршал сидел за столом, окруженный генералами. Слева от него — К. Ф. Телегин, член Военного совета, справа — М. С. Малинин, начальник штаба. Этих двоих я знал давно. Полегчало — все-таки двое знакомых.

Г. К. Жуков пожал руку, пригласил сесть.

— Как поживают доблестные танкисты? То есть как готовятся к предстоящим боям?

Кратко доложил о боеготовности корпуса. Жуков выслушал не перебивая. Затем задал несколько вопросов о состоянии техники и материальной части, о подготовке людей. Вижу — остался доволен. Я приободрился. От маршала это не ускользнуло. Оглядев меня еще раз, сдерживая улыбку и, как я потом понял, продолжая прерванный разговор, он неожиданно спросил:

— Вот есть две категории людей: одни мечтают помереть в своей постели в окружении родных и друзей, другие предпочитают смерть на поле брани. Вы за кого?

Ну, естественно, я ответил, что за вторых. Жуков хмыкнул, широко улыбнулся:

— Другого ответа не ждал. Но к делу. Операция предстоит сложная, кроме нас в ней примет участие еще 1-й Украинский фронт, а 2-й Белорусский и 4-й Украинский фронты будут нам содействовать. Обращаю ваше внимание на особые задачи, которые встают перед танковыми войсками. Танковые соединения должны рассекать оборону противника, стремительно проникать как можно глубже во вражеские тылы, чтобы сеять там панику, дезорганизацию. Нельзя позволять противнику задерживаться на рубежах, создавать новые очаги обороны. Идите вперед, только вперед. Не опасайтесь ничего: мы придем к вам. Одни не останетесь. Ясно? Вперед, любой ценой вперед!

Дал понять, что могу идти.

Коллеги ждали меня с нетерпением. Не успел я затворить за собой дверь, как они тут же ринулись ко мне. «Ну, теперь я позволю себе отыграться за ваше снисходительное отношение, — мелькнула озорная мысль, — разыграю вас». Моей жертвой пал мой близкий друг генерал Дремов. Был Иван Федорович начальником очень деловым, человеком удивительно скромным, беспредельно храбрым, отличался личной смелостью в боях, но — так бывает, — как толстовский капитан Тушин, робел перед начальством.

Коротко пересказав то, что было у маршала, я будто невзначай сказал, что в конце беседы маршал поинтересовался, хорошо ли я знаю Дремова и правда ли, что он работать не любит, склонен выпить и приударяет по женской части.

Все уловили смысл несложной шутки и расхохотались.

А милый мой Иван Федорович долго не мог прийти в себя и все спрашивал:

— Слушай, Армо, так, значит, ты сбрехнул, да?

Я побожился ему самыми страшными кавказскими клятвами.

Трудно было жить без шутки в те трудные дни. Всем — от солдата на привале до генерала на командном пункте…

В ту пору ни я, ни кто-либо из моих боевых друзей не знали, да и не могли знать, что срок наступления неожиданно изменен, что вместо предполагавшейся даты 20 января оно начнется 12 января и что это связано с просьбой английского премьера У. Черчилля, с его телеграммой И. В. Сталину, ставшей впоследствии предметом отнюдь не беспристрастного толкования.

На рубеже 1944–1945 годов немецкое командование провело ряд успешных операций против войск союзников в Арденнах и Эльзасе. Американские и английские войска попали в крайне затруднительное положение. Союзники пытались нанести контрудары по вклинившимся немецким войскам, но успеха, как известно, они не имели.

Вот тогда и телеграфировал У. Черчилль И. В. Сталину. «Я считаю дело срочным» [41] Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. М., 1957. Т. 1. С. 298. - , — писал он, прося ускорить советское наступление.

Просьбе вняли — Советские Вооруженные Силы перешли в наступление по всему фронту — от Балтики до Карпат…

В конце декабря ко мне на КП корпуса позвонил командир 2-й гвардейской штурмовой авиадивизии генерал Г. О. Комаров, позвал «в гости к летчикам». Надо было обсудить вопросы взаимодействия в предстоящем наступлении. Целый день прошел у нас в работе, а к вечеру я был приглашен на ужин. Летчики народ хлебосольный, ужин удался на славу. Надо сказать, что, несмотря на все, что сопровождало нашу жизнь в войну, — на постоянные опасности и соседство смерти, жизнь брала свое, а человек оставался человеком, и, как говорится, ничто человеческое ему не было чуждо. С какой-то неизбывной теплотой вспоминается мне до сих нор удивительно дружная, товарищеская атмосфера, которая царила на нашем участке фронта между солдатами и офицерами всех родов войск.

Наутро Г. О. Комаров объявил мне, что мой «кукурузник» сломался и для ремонта необходимо не меньше суток. Я огорчился и запросил другой самолет, так как дела корпуса требовали моего присутствия: не очень-то проследишь за тем, что делается «дома», если ты от этого «дома» на расстоянии в сто километров. Георгий Осипович Комаров с подозрительной настойчивостью пытался меня отговорить, но не сумел и дал свой самолет связи, все тот же По-2. До моего слуха донеслось, как он вполголоса говорил летчику: «Держись ближе к земле, не рискуй…»

Однако в тот момент я не придал этим словам никакого значения.

Вспомнил я о них в полете. Летчик вдруг стал резко снижаться и показывать мне что-то знаками. Смотрю: в облаках два немецких «фокке-вульфа». Схватился за турельный пулемет. «Вдруг собью — вот будет сенсация!» — подумал я. А у самого сердце стучит, даже шум мотора заглушает. «Сейчас я вам дам, голубчики!»