Василий Катанян - Современницы о Маяковском

Но в поезде надо, — и не было дэйнег —

И нечего было продать.

Я чувствовал, поле опять изумрудно.

И лютики в поле цветут…

Занять же так стыдно, занять же так трудно,

А ноги сто верст не пройдут.

("Carte-postale")

Были стихи Северянина, которые Маяковский пел, издеваясь над кем-нибудь или над самим собой. На улице, при встрече с очень уж "изысканной" девушкой:

Вся в черном, вся — стерлядь, вся — стрелка…

……………………………………………..

("Южная безделка")

Прочитав какую-нибудь путаную ерунду:

Мой мозг прояснили дурманы

Душа влечется в примитив.

("Эпилог")

Если восторгались чем-нибудь сто раз читанным:

Вчера читала я, — Тургенев

Меня опять зачаровал.

("Письмо из усадьбы")

Если женщина кокетливо отвергала его:

Тиана, как больно! мне больно, Тиана!

("Тиана")

Когда бывало скучно, ему ужасно хотелось:

Пройтиться по Морской с шатенками.

("Еще не значит…")

Если за покером партнер вздрагивал, неудачно прикупив, неизменно пелось:

И она передернулась, как в оркестре мотив.

("Марионетка проказ")

--

Бурлюк вспоминает, что Маяковский, еще до того как стал писать стихи, часто встречался с Виктором Гофманом [19]. Не помню, чтобы Маяковский мне об этом рассказывал, помню только несколько строк Гофмана, которые он цитировал при какой-нибудь нагроможденной безвкусице и искусстве ли, в платье, прическе…

Где показалось нам красиво

Так много флагов приколоть.

("Летний бал")

И на романтической природе:

Там, где река образовала

Свой самый выкуплый изгиб

(вместо — "выпуклый").

Если мне не хотелось гулять, он соблазнял меня: "Ну, пойдем, сходим туда, "где река образовала".

--

В 1915–1916 годах Маяковский постоянно декламировал Сашу Черного [20]. Он знал его почти всего наизусть и считал блестящим поэтом. Чаще всего читал стихи — "Искатель", "Культурная работа", "Обстановочка", "Полька".

И отрывки, в разговоре, по поводу и без повода:

Жил на свете анархист,

Красил бороду и щеки,

Ездил к немке в Териоки

И при этом был садист.

("Анархист")

С горя я пошел к врачу.

Врач пенсне напялил на нос:

"Нервность. Слабость. Очень рано-с.

Ну-с, так я вам закачу

Гунияди-Янос".

("Искатель")

Когда на его просьбу сделать что-нибудь немедленно получал ответ: сделаю завтра, — он говорил раздраженно:

Лет через двести? Черта в стуле!

Разве я Мафусаил?

("Потомки")

Если в трамвае кто-нибудь толкал его, он сообщал во всеуслышание:

Кто-то справа осчастливил —

Робко сел мне на плечо.

("На галерке")

В разговоре с невеждой об искусстве:

"Эти вазы, милый Филя,

Ионического стиля!"

("Стилисты")

Или:

Сей факт с сияющим лицом

Вношу как ценный вклад в науку.

("Кумысные вирши")

О чьем-нибудь бойком ответе:

Но язвительный Сысой

Дрыгнул пяткою босой.

("Консерватизм")

Помню:

Рыдали раки горько и беззвучно.

И зайцы терли лапами глаза.

(" Несправедливость")

Ли-ли! В ушах поют весь день

Восторженные скрипки.

("Настроение")

"Мой оклад полсотни в месяц,

Ваш оклад полсотни в месяц,-

На сто в месяц в Петербурге

Можно очень мило жить…"

("Страшная история")

Рассказывая о каком-нибудь происшествии:

Сбежались. Я тоже сбежался.

Кричали. Я тоже кричал.

("Культурная работа")

Многому научил Саша Черный Маяковского-сатирика.

Часто читал некоторые стихи сатириконских поэтов:

Звуки плыли, таяли.

Колыхалась талия…

Ты шептала: "Та я ли?"

Повторяла: "Та ли я?!"

Не сказал ни слова я,

Лишь качал гитарою…

Не соврать же: новая,

Коли стала старою!

(К. Прутков, "Та-ли?!")

С выражением декламировал "Бунт в Ватикане" ("Взбунтовалися кастраты…") Ал. Конст. Толстого, которого очень любил.

Размусоленную эротику он не выносил совершенно и никогда ничего не хотел читать и не писал в этом роде.

Когда кто-нибудь из поэтов предлагал Маяковскому: "Я вам прочту", он иногда отвечал: "Не про чту, а про что!"

Маяковский часто декламировал чужие стихи на улице, на ходу.

В 1915–1916 году это были главным образом те стихи, которые он и Бурлюк называли "дикие песни нашей родины". Эти стихи мы пели хором и шагали под них, как под марш.

Стихи Бурлюка (на мотив "Многи лета, многи лета, православный русский царь"):

Аб-кусают звё-ри мякоть.

Ночь центральных проведи…

("Призыв")

На тот же мотив:

Он любил ужасно муух,

У которых жирный зад,

И об этом часто вслух

Пел с друзьями наугад.

На тот же мотив:

Заколите всех теляат —

Аппетиты утолят.

Стихотворение Бурлюка (по Рембо) "Утверждение бодрости" скандировали без мотива. "Животе" произносилось — "жьивоте", в подражание Бурлюку:

Каждый молод, молод, молод,

В жьивоте чертовский голод,

Так идите же за мной…

За моей спиной.

Я бросаю гордый клич,

Этот краткий спич!

Будем кушать камни, травы,

Сладость, горечь и отравы,

Будем лопать пустоту,

Глубину и высоту.

Птиц, зверей, чудовищ, рыб,

Ветер, глины, соль и зыбь!

Каждый молод, молод, молод,

В жьивоте чертовский голод.

Все, что встретим на пути,

Может в пищу нам идти.

Ахматову пели на мотив "Ехал на ярмарку ухарь-купец":

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера-а сероглазый король.

("Сероглазый король")

Беленсона из "Стрельца" — на неотчетливый, но всегда тот же самый мотив:

О, голубые панталоны

Со столькими оборками.

Уста кокотки удивленной,

Ка-за-вши-еся горь-ки-ми…

……………………………..

Дразнили голым, голубея,

Неслись, играя, к раю мы…

Небес небывших Ниобея,

Вы мной вас-па-ми-на-е-мы.

("Голубые панталоны")

Сашу Черного — на мотив "Многи лета":

Губернатор едет к тете,

Нежны кремовые брюки.

Пристяжная на отлете

Вытанцовывает штуки.

("Бульвары")

Иногда мы гуляли под "Совершенно веселую песню" Саши Черного. Эта невеселая "Полька" пелась на музыку Евреинова. Он часто исполнял ее в "Привале комедиантов", сам себе аккомпанируя:

Левой, правой, кучерявый,

Что ты ерзаешь, как черт?

Угощение на славу,

Музыканты — первый сорт.

Вот смотри:

Раз, два, три,

Прыгай, дрыгай до зари.

…………………………

Все мы люди-человеки…

Будем польку танцевать.

Даже нищие-калеки

Не желают умирать.

………………………….

А пока

Ха-ха-ха

Не хватайся за бока!

А пока

Ха-ха-ха

Тарарарарарара.

(вместо — "не толкайся под бока").

Кроме "диких песен нашей родины" помню такие песни.

На преунылый мотив — слова Саши Черного:

Гессен сидел с Милюковым в печаали.

Оба курили и оба молчали.

Гессен спросил его кротко, как Аавель: