Михаил Кривич - Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы

Этот бережливый. Сохранил. В этой самой рубахе он, запасшись ножом и веревкой, выходил на поиски очередной доверчивой жертвы. Веревка нужна была не всегда, случалось, хватало одного ножа. Потом, на работе или в аэропорту, он тщательно отстирывал в туалете кровавые пятна. Не столько потому, что боялся, скорее, из аккуратности.

Бережливый и аккуратный.

И серый костюм на нем чистый, не мятый, хотя не из дому его привели, а из камеры. Правда, сидит костюм мешковато. Подсудимый вообще кажется из зала каким-то сжавшимся. И роста вроде небольшого.

— Он ростом с меня, — говорит начальник милицейского наряда, добрейший гигант Александр Юрьевич Германов. — Полтора года одиночки кому хочешь роста убавят.

Отросшие после тюремного парикмахера грязно-седые волосы, большая проплешина, какие-то фатовские бачки, некрасивый, скошенный затылок. Заурядная внешность, ничем не примечательная. Повстречай такого человека на улице — вряд ли запомнишь. Малоприятная личность. В те времена, когда он шастал по вокзалам, пляжам и улицам в поисках любовных утех, он таким не казался — во всяком случае, своим жертвам.

Никто в зале на него долго не смотрит.

— Так вы будете говорить или нет? — раздраженно спрашивает судья.

И он начинает говорить. Медленно, почти бессвязно, не поднимая глаз. Делает долгие паузы.

Судья и зал терпеливо ждут….

— У меня все время голова раскалывается… Обмороки, кошмары мучают… Крысы меня преследуют… В камере… И радиацией меня травят….

Бред? Погодите.

— Процесс с самого начала не так пошел. Фарс какой-то. Я писал Генеральному прокурору. На мне должно быть семьдесят эпизодов. Не пятьдесят три, а семьдесят.

Зал настораживается. Судья поднимает голову.

— Но тут все торопятся… Мне-то уже все равно — больше, меньше. Но ради истины… Торопиться-то зачем? Я на следствии подписывал не глядя, все на себя брал. Сейчас думаю, шести эпизодов что-то не припоминаю. Вот в Запорожье, я тогда в отпуске уже был, а не в командировке… И никаких мандавошек у меня от нее не было… Мне говорит: раз у нее были, значит, и у тебя. А у меня не было… Никому истина не нужна, лишь бы поскорее… Ну и ладно, сколько там можно разбирался…

Судья что-то быстро пишет. Он хмур и озабочен. Чем? Тем, что неожиданно поставлены под сомнение шесть убийств? Или тем, что замаячили новые семнадцать, из-за которых придется возвращать дело на доследование? Бредом насчет крыс и радиации? Какие там крысы в тюрьме КГБ! Тогда как это понять — как расчетливую попытку прикинуться умалишенным? Линия защиты вполне может быть и такой, не зря родственники жертв этого и опасаются.

А он продолжает, не повышая голоса, бормочет, словно самому себе рассказывает:

— Суд не хочет меня слушать. А я хочу всем рассказать о своей жизни, об унижениях, о преследованиях… Чтобы все знали… Мне врачи сказали: ты больше женщина, чем мужчина… У тебя талия женская и молоко подступает. Тебе надо было в детстве операцию сделать, чтобы женщиной стал. Меня и в армии мужиком не считали… Как фамилию услышат — хохол, говорят. И еще — баба… За сиськи хватали, такие вот унижения… Я всю жизнь боролся с мафией советской. Отец у меня был командир партизанского отряда… Он не виноват, что попал в плен… До сих пор не реабилитировали. Все в Москве, в архивах… Надо в Москву съездить, а как теперь?.. И по камере крысы бегают, и радиация тоже…

Он надолго замолкает, словно даст нам время поразмыслить над его словами. Нащупать смысл в бессвязной речи. Что-то же стоит за этим вязким потоком слов?

В зале вполголоса разговаривают, кто-то из потерпевших громко смеется. Сменяется, подчеркнуто чеканя шаг, караул у клетки.

— У вас все? — резко спрашивает судья. — Тогда садитесь. Будем разбираться. Заседание окончено. Перерыв до завтра, до десяти часов.

Все встают и провожают суд взглядом. Обвиняемого как-то быстро и незаметно удаляют из клетки, только слышно, как где-то, в самом низу лестничного марша, лязгает замок.

Документальное шоу «Вампир» объявляет антракт.

1

Похождения филолога

По следам убийцы нам предстоит пройти страшный и скорбный путь, усеянный изувеченными трупами взрослых и детей. Первый шаг — насколько мы знаем из материалов следствия — был сделан 22 декабря 1978 года. Первая жертва — Леночка Закотнова.

Ее так и звали обычно — уменьшительным именем, потому что ей было девять лет.

С далекого расстояния кажется почти невероятным, что эта девочка могла стать первой и последней, единственной жертвой. И тогда остался бы жив мальчик, изнасилованный и убитый несколько лет спустя у железной дороги.

Если бы убийцу поймали и изобличили — пусть не сразу, пусть даже через полгода после убийства Леночки, цепь оказалась бы оборванной на первом звене. И, как ни страшно это звучит, одна жертва была бы принесена ради спасения пятидесяти душ.

Если бы, когда бы…

Леночка Закотнова не стала единственной. Только первой.

Место — город Шахты Ростовской области, Межевой переулок, 26. Это можно прочесть в обвинительном заключении.

Как явствует из метеорологической сводки, 22 декабря 1978 года было пасмурно и прохладно. Мы попали на место убийства безоблачным летним днем 1992 года, в один из тех дней, когда судебный процесс в очередной раз прервался.

Мы прибыли в Шахты из Ростова тем же путем, каким сотни раз ездил сюда убийца девочки.

Скорый поезд Ростов — Москва проскакивает мимо города Шахты, едва пассажиры успевают разложить вещи и усесться поудобнее. Пригородная электричка покрывает то же расстояние минут за пятьдесят, рейсовый автобус — за час с небольшим.

Поколебавшись, выбрали автобус.

За какие грехи наказана Россия такими вокзалами — железнодорожными, автобусными, авиационными? Что в столицах, что в провинции, новые и старые, большие и маленькие, они разнятся разве что помпезностью и числом пассажиров. А так — все едино, что московское Домодедово, что желдорвокзал где-нибудь в Верхней Салде, что Варшавский вокзал в Санкт-Петербурге, что автостанция поселка Первомайский любого района любой области. Та же тяжелая, неизбывная вонь — смесь неприсмотренного сортира, дешевой парфюмерии, грязного тела, хлорки и чего-то неопределенно-дорожного. Несчастные старухи и горделивые кавказцы, неутомимые цыгане и хозяйственные вьетнамцы, дети, пьющие газировку и просаживающие монету за монетой в игровых автоматах, неведомо куда мигрирующие лейтенанты с некрасивыми, может быть, от нескончаемых забот, рано стареющими женами и не слезающими с горшка младенцами — то и дело пробегает по залу ожидания в направлении туалета встрепанная мамаша с этим самым горшком. И командированные, командированные, командированные… Будто в стране нет телефона и телеграфа. Кажется, вся армада служащих поднялась с мест, чтобы купить, продать, обменять, выпросить у поставщиков металл, запорные вентили, лес-кругляк, керосин, сахарный песок и все остальное.