Михаил Сухачёв - Небо для смелых

— Ну, с чего начнем, ребята? Со знакомства с девушками города или со знакомства с начальством? — обратился к друзьям Иван Соколов, когда летчики остались на перроне.

— Да, у начальства только и забот, что знакомиться с тобой. Ждет не дождется, когда ты прибудешь в кабинет.

— Вот я и говорю, давайте бросим вещички у дежурного по штабу и, пока о нас доложат по длинной лестнице инстанций, перезнакомимся со всеми невестами и юными вдовушками не старше двадцати.

— Надо бы помыться и почиститься с дороги, а то невесты не поверят, что мы холостяки, — предложил Виктор Годунов [В. А. Годунов — впоследствии генерал-майор авиации].

— Хорошо, звоним в штаб и выясняем обстановку. Ходивший звонить в часть Николай Герасимов вернулся быстро.

— Вот это номер! Оказывается, нас ждут, и сейчас приедет на станцию машина.

Уже в темноте, сильно раскачиваясь на ухабистой дороге, полуторка подкатила к крыльцу одноэтажного дома.

— Это штаб, проходите, товарищи командиры, — предложил шофер-красноармеец.

— Здравствуйте. — Из-за стола встал высокий лейтенант — дежурный по части. Он пожал каждому руку, неизменно добавляя: — Платон Смоляков. Не из Качи будете? — Узнав, что все из Оренбурга, добавил: — Жаль.

А почему жаль? Видимо, сам был из Качинской школы.

— Мы вас ждем… На днях прибыли еще шесть человек: Панфилов, Скляров, Лопатко, не знаете таких?.. Ничего, познакомитесь. Вон там гостиница, я позвонил… Идите устраивайтесь.

Почти следом за молодыми летчиками в гостинице появились два капитана.

— Комэск Чумаков.

— Комэск Зеленцов. Давайте познакомимся.

Несмотря на поздний час, комната наполнялась все новыми и новыми летчиками, и почти все разговоры связывались с именем командира Птухина. К концу беседы у вновь прибывших портрет комбрига сложился вполне определенный: отличный летчик, энергичен, строг, требователен, справедлив и, как они сами уже убедились, заботлив.

На следующий день по приказу Птухина был собран летный состав двух вновь формируемых эскадрилий. Выслушав рапорт Чумакова, он поздоровался, разрешил сесть.

— Познакомимся, когда начнем летать. А сейчас поговорим о деле, о наших больших задачах. Я не помню, — комбриг усмехнулся, — чтобы в армии были маленькие задачи. Они всегда большие, иначе быть не может. Только для вас лично они еще и удваиваются, потому что сроки их решения маленькие. В приказе на новый учебный год говорится, что 1936 год станет годом перехода на новую материальную часть и мы должны овладеть ею в совершенстве. Особое внимание уделяется в приказе воздушным боям, которые должны стать для нас обязательным элементом каждого полета. Групповые воздушные бои, круговые перелеты станут проверкой готовности бригады к большим осенним маневрам. До весны вам нужно в совершенстве овладеть новым для вас самолетом И-5 и вместе со «стариками» изучить поступающий истребитель И-16 [И-16 в то время самый лучший в мире истребитель. Имел максимальную скорость до 450 километров в час. Выдержал пятнадцать модификаций]. Раньше на подобное отводилось около двух лет. Наша задача сделать 142-ю истребительную бригаду лучшей в ВВС, чтобы приставка «бобруйская» была вроде титула за победы, например, как у Суворова.

Вскоре официальная атмосфера беседы сменилась дружески доверительной, в которой Птухин столько же спрашивал, сколько и отвечал. Это был один из птухинских приемов изучения молодых летчиков.

Никто никогда не знал, когда появится на занятиях Птухин.

Командир эскадрильи Павлов просто и убедительно объяснял выполнение виража на самолете И-16 и, поскольку вопросов не было, стал рассказывать теорию петли. Вошел комбриг, жестом показал, чтобы занятие не прерывалось, сел на свободное место. Видимо, желая подчеркнуть сложность пилотирования И-16, Павлов перестарался. Его словно подменили. Из объяснений следовало, что теперь чуть ли не каждое движение рулями ведет к срыву в штопор.

Птухин хмурился, наконец не выдержал:

— Что вы летчиков запугиваете? Послушаешь вас, так петлю не захочешь делать. Мне и то страшно стало…

Ему-то страшно не было. Каждый раз перед началом полетов комбриг взлетал на своем ярко-красном «ишачке» [ «Ишачок» — так ласково летчики называли самолет И-16] и, как любил говорить, «разминал кости». Маленький тупорылый моноплан И-16, совершенно непохожий на «этажерки» И-3, И-5, подобно назойливой мухе, то кружился над головой, то свечой устремлялся вверх, делая по две-три восходящие бочки в обе стороны. Глядя, с какой легкостью машина выполняет фигуры, не верилось, что этот самый легкий в мире истребитель сложен в пилотировании и рассчитан на летчика высокой квалификации. Сам комбриг этого никогда не подчеркивал.

Когда прерывались полеты из-за погоды, молодые летчики садились за вычерчивание схемы района полетов радиусом 300 километров. Это было требование комбрига. И комэск Чумаков, раздавая листки бумаги, заученно повторял слова Птухина: «Близость госграницы обязывает нас знать район полетов не хуже своей биографии. Тот, кто потеряет ориентировку и пересечет границу, считается преступником, а если сядет на вынужденную там — изменник Родины».

Ребята старались. Однако Чумаков, знавший район отлично, с беспристрастностью криминалиста выискивал неточности в схеме и безжалостно ставил двойки, добавляя:

— На «три» знаю я, на «четыре» — комбриг, на «пять» не знает никто, потому что в природе все течет, все изменяется.

Весна 1936 года, казалось, полностью учла заботы бригады. Бурно и коротко прошло необходимое количество дождей, рано установились теплые солнечные дни. Теперь Птухина почти каждое утро можно было увидеть на аэродроме. По его приказанию летное поле засеяли травой. Сидя на корточках, он, казалось, замерял, на сколько миллиметров прибавилась травинка за прошедшие сутки. Чтобы не делать «плешин», старт каждый раз перемещали на новое место, давая примятой колесами траве возможность выправиться.

Аэродром начинал гудеть с восходом солнца, с традиционной «разминки костей» комбрига в воздухе. Затем вместе с командирами эскадрилий и отрядов он проверял подготовку к вылету четырсх-пяти летчиков. Если была необходимость, то и сам летал за инструктора целый день.

Вот и сейчас, сидя за спиной молодого летчика Виктора Годунова, он отмечал особенности его пилотирования. «Фигуры, пожалуй, следует делать более плавно… И выдерживание направления на пробеге энергичное, часто излишнее. Казалось, самолет и попытки не делает отклониться, а пилот уже задергался. Нервничает, и опыта мало. Со временем освоится, не будет так… Пожалуй, можно выпускать одного».

После приземления Годунов подскочил получить замечания. Рука его во время отдания чести мелко дрожала, а пот крупными каплями зацепился за брови. Вспомнил Евгений Саввич, как он сам получал послеполетные замечания у Саввова. Вспомнил и дружески улыбнулся.