Павел Лукницкий - Сквозь всю блокаду

В тот же момент на расстоянии около ста метров показался большой башенный танк, открывший стрельбу из пулемета по всей местности. Одновременно с правого фланга появился третий танк, средний, который тоже открыл стрельбу и пытался пойти в обход, но, наткнувшись на сырую, топкую местность (около реки Сестры), повернул обратно. По бокам от большого танка двигалась пехота — сорок-пятьдесят человек. Мы открыли огонь из винтовок, а Эхин — из имевшегося у него автомата. Движение врага приостановилось: мы боялись их, а они — нас, не зная, сколько нас здесь. Я тут же уполз к своим: нас набралось примерно человек сорок, так как с нами было человек пятнадцать примкнувших, из тех, что отступали и встретились с нами.

Противник остановился. Танк повел огонь из башни, а пехота — из винтовок. Но огонь противника не приносил нам ущерба, наша позиция на скате высотки оказалась удачной. В перестрелке мы провели более двух часов. Танк стал бить шрапнелью. Разрывы приходились у нас над головой. С правого и левого флангов у нас не было никого. И я, зная, что позади имеется место, где танки могут пройти только по двум дорогам, ибо кругом вода, решил отвести отряд. Вывел его в район Ржавой канавки, немедленно окопался и приготовился встретить врага.

Через несколько часов я был вызван к заместителю командующего 23-й армией полковнику Андрееву, который сообщил, что нашему отряду А. А. Жданов объявил благодарность и приказал держать занимаемый рубеж.

Здесь мы были шесть суток. Несмотря на то что противник вел бешеный пулеметный и минометный обстрел, за все шесть суток мы потеряли только одного человека убитым, а раненых не было вовсе. Весь мой отряд состоял из тридцати трех человек.

Это были дождливые дна. Глина размякла. Партизаны без отдыха несли дежурство, занимали большой участок. И еще выделяли для наблюдения за дорогами (справа и слева от нас) людей, из тех, кого останавливали, — разрозненных, бегущих с Карельского перешейка красноармейцев. Они были деморализованы и, несмотря на наше влияние, во время минометных обстрелов начинали бегать с места на место, и потому среди них каждый день бывало по пять-шесть убитых.

В ночь на 7 сентября я получил приказ сдать участок кадровой части, а самому с отрядом идти на отдых. Через несколько Дней мой отряд был влит в 120-й истребительный батальон и зачислен в нем отдельным взводом».

И еще два небольших рассказа о тех же днях. В Каменке, под Белоостровом, в октябре 1941 года я познакомился с главстаршиною флота, маленьким, быстрым в движениях, вспыльчивым и горячим Леонидом Яковлевичем Захариковым, которого бойцы морской пехоты называли истребителем «кукушек»: он был одним из зачинателей снайперского движения на Ленинградском фронте. Вот запись, сделанная мною тогда в отдельном особом батальоне морской пехоты.

…В последний день августа Захариков — секретарь комсомольской организации своей гидроавиационной части, находившейся в то время в Ораниенбауме, явился по срочному вызову к комиссару части. Тот:

«На фронт хочешь?»

Захариков отвечает:

«Ясно, не в бабки пришел играть!»

Комиссар сказал, что надо в эту же ночь явиться в Адмиралтейство, к начальнику политотдела, и объяснил: формируется батальон морской пехоты, чтоб закрыть собой грозящее прорывом в Ленинград пустое пространство.

«Не струсишь?»

«Нет!..»

— И пошло! — рассказывает мне Захариков, — И вот уже едем на фронт, Гранаты, винтовки!.. И впервые я попал под обстрел минометов под Курортом. Впечатление неважное. Вот сейчас для меня мина — плевать! А тогда — как дунули бежать! И по всей вероятности, среди нас была какая-то одна сволочь: где ни остановимся — выстрел, и тут же падает мина. Мы еще плохо тогда знали наших людей, попали к нам и случайные… Но тут нам прямо приказали: «Вы будете идти по ближнему пути, по опасному, и соберите всё ваше мужество!» И мы действительно собрали его, и пошло у нас всё как надо…

Тут были до восьмого сентября в активной обороне. Восьмого переброшены на белоостровский участок. Шли болотом всю ночь, по пояс в воде, таща на себе всё имущество, минометы, патроны. Сразу же влезли в воду чуть не по горло. Шли под огнем пулеметов и «кукушек» с линии железной дороги. В начале пути переходили мост в ста метрах от врага. Сначала через мост перебежала небольшая группа, пять-шесть человек, а остальные переползали по одному. Затем опять погружались в болото, двигались в нем длинной цепью — пять метров человек от человека. Команды передавались шепотом по цепи, но хлюпанье было зверское. Не потеряли в этом переходе ни одного бойца. К утру девятого пришли на белоостровский участок, заняли оборону на его правом фланге…

На передовых позициях батальона морской пехоты я познакомился с каштановолосой, голубоглазой медсестрой Валей. Потаповой (женой разведчика младшего лейтенанта Иониди) и ее подругой Аней Дунаевой. Одетые в ватные телогрейки, обе они носили косички, были смешливыми и веселыми, и никто из нас конечно, не думал о том, что Аня вскоре будет убита прямым попаданием снаряда.

— …Жили мы в Териоках, — рассказала мне, не обращая внимания на разрывы падавших поблизости мин, Валя Потапова, — я работала в горкоме комсомола техсекретарем, Аня — в горсовете, статистиком нархозучета. Двадцатого августа началась эвакуация. А мы обе хотели на фронт. Еще раньше у нас организовался истребительный отряд; тот отряд тридцать первого августа выступил на Пухтолову гору, где финны высадили десант. Нас, девушек, было десять, с одними санитарными сумками «на вооружении». Кстати, и в отряде, состоявшем из ста сорока человек, вооружение было, мягко выражаясь, сборное, но всё-таки три пулемета и несколько десятков винтовок было. Пухтолову гору мы знали потому, что там устраивались лыжные кроссы. Где именно финны, сколько их — никто из нас точно не знал, а их оказалось много, и нам пришлось отступить.

Я, Аня и еще одна девушка, Леля Яхницына, пошли вперед под огнем, потому что не понимали, что такое страх, и заблудились. Слышим разговор финских офицеров, сидим под горой в канаве. Мне смешно: алялякают. Яхницына мне:

«Если ты смеяться будешь, застрелю!»

Двое наших бойцов подползли, и с ними мы, рыща по лесу, нашли своих, перевязали двоих раненых, понесли.

Вышли все мы с Пухтоловой горы к Териокам, смотрим — Териоки горят. Послали разведку — город пуст. Пошли мы по улицам — дома горят наши, некоторые взорваны. Улицы узкие, волосы разлетаются от жары. Обидно смотреть вокруг. Хлебозавод за нами рухнул, здание горкома партии сгорело — всё дома родные, близкие…

Ночью с истребительным отрядом мы вышли на шоссейную дорогу — и к Сестрорецку. Остановили какую-то машину, посадили раненых с одной дружинницей. Сами шли до Куоккалы. Здесь встретили две машины — они ехали за оборудованием типографии, но было уже поздно, там всё сгорело. На этих машинах мы доехали до Сестрорецка, дальше дошли пешком, разместились в школе.