Бруно Сюткус - Железный крест для снайпера. Убийца со снайперской винтовкой

Скоро пришла весна. Мы начали день и ночь работать в поле, бороновать и сеять. Земля оттаивала лишь на пятьдесят сантиметров в глубину, дальше начинался слой вечной мерзлоты. Даже летом земля оставалась холодной. Вместе с природой в этих краях весной пробуждаются к жизни миллионы кровососущих летающих насекомых — мошкары. От их укусов опухают веки и губы. Даже в жару приходится застегиваться на все пуговицы и надевать на голову накомарник. Осень в тайге — прекрасное время года, когда расцветают цветы удивительной красоты, но вместе с тем весь день в воздухе кружатся полчища мошкары и оводов.

В соседней реке было очень много рыбы. Она являлась главным источником белка для местного населения, однако коровье молоко было для него предпочтительнее. Если в крестьянской семье околевала корова, то ее смерть оплакивали все, поскольку лишались главной кормилицы. Питались все очень скудно, и когда наша квартирная хозяйка готовила еду, то облезлая домашняя собака с жадностью ждала возможности вылизать миску. Рабочий день оплачивался 500 граммами муки и двадцатью копейками. Трудовая неделя была семидневной. Мы весь день гнули спину в поле, пожираемые бесчисленной мошкарой и оводами. В жаркую погоду вспотевшему человеку от них не было никакого спасения. Однако в пасмурную или дождливую погоду дело обстояло еще хуже. Оказаться на открытом месте без накомарника было подобно пытке. По ночам нас одолевали окаянные клопы. Мы прокипятили постельное белье и ошпарили кипятком деревянную раму кровати. Это заставило паразитов перебраться на потолок, откуда они регулярно сваливались на нас, когда мы спали. Постепенно мы привыкли к этому, но это далось нелегко. Если в жаркую погоду мы спали на открытом воздухе, то на ночь накрывались хвойными ветками и сорванной с деревьев корой и зажигали неподалеку костер, чтобы отпугнуть вездесущих насекомых.

Колхоз выдавал нам еду. Если местному охотнику удавалось подстрелить медведя, то мясо варили и подавали с картофелем. Суп был всегда. Все это стоило денег, и порция обходилась в два с половиной рубля. Поскольку в день я зарабатывал всего двадцать копеек, то одну порцию еды мне приходилось отрабатывать целую неделю. Мы трудились как рабы и получали за свой труд ровно столько, чтобы этого хватало лишь на еду. Однажды во время жатвы я испытал истинное потрясение. У меня не было кружки, и я наклонился над ручьем, чтобы напиться. Я услышал, как кто-то приблизился к воде. Но когда я оглянулся, то к своему ужасу увидел, что это не человек, а медведь. Он, видимо, испугался больше моего и с ревом бросился обратно в тайгу.

В четыре часа утра нас будили, и мы отправлялись на поле жать рожь и увязывать ее в снопы. В десять часов мы завтракали и полчаса отдыхали, после чего возобновляли работу. Кроме того, мы укладывали большие стога сена. Вскоре я приобрел навык и довольно ловко управлялся с такой работой.

Мы не стали мириться с некоторыми стандартными указаниями властей. Я заявил, что девушки из Литвы должны вставать на работы не в четыре утра, а в восемь. К нам явился комендант Полеко и пару раз ударил меня палкой. Я отобрал ее у него и выбросил. Тогда он выхватил пистолет и выстрелил в меня, сорвав пулей шапку с моей головы. Свидетелем этой безобразной картины был начальник метеорологической станции. Меня арестовали и, заведя руки за спину, сковали их наручниками. Кроме того, с меня сорвали накомарник. Затем меня отвезли в колхоз Федорошенье, находившийся в 18 километрах. Там решили наказать меня по полной программе. По приказу коменданта Филиппенко меня заставили пешком отправиться в Жигалово. Сопровождать меня верхом на коне должен был Полеко. Это был первый случай ареста среди «высланных». Тони заплакала и расцеловала меня на прощание. Все решили, что меня непременно расстреляют.

Поздно вечером мы прибыли в Знаменку, где Полеко запер меня в местной тюрьме. Меня, смертельно уставшего от долгой дороги, приковали наручником одной руки к оконной решетке. Лечь я таким образом не мог и был вынужден провести всю ночь стоя. Мне удалось немного поспать, прислонившись спиной к стене, — этому я научился на фронте во время войны. Мы, например, спали по очереди во время долгих пеших переходов, поддерживаемые справа и слева товарищами, а затем менялись.

На следующее утро с меня сняли наручники и дали немного супа и хлеба. Мне пришлось пройти еще шесть километров до Жигалова. Свободными руками я теперь хотя бы мог отгонять насекомых от лица. Мы достигли места назначения следующим вечером, и меня снова посадили в тюрьму. На следующее утро я предстал перед судьей. Увидев мое искусанное насекомыми лицо, он проявил ко мне снисхождение. Я получил лишь пять дней содержания под стражей. У меня отобрали одежду, и я остался в одной рубашке и трусах в кишащей клопами одиночной камере. Здесь стоял лишь стул. Клопы вскоре набросились на меня, и я продолжал расправляться с ними до тех пор" пока у меня не начали кровоточить кончики пальцев. Я ужасно устал и находился в полном отчаянии, фактически был на грани самоубийства. Мне хотелось свести счеты с жизнью, накинув петлю на шею, но, к счастью, забранное решеткой окно находилось слишком высоко. Наконец, мне удалось заснуть. Проснувшись на следующее утро, я понял, что клопы всласть пировали целую ночь. Мне дали полкружки воды и 200 граммов хлеба. Вода показалась мне настоящей амброзией. Тюремщики, к моей радости, попались незлобивые и тайком принесли мне супа и полный стакан воды.

На пятый день меня выпустили. Я был мертвенно-бледен и едва мог стоять на ногах. Я отправился на местный рынок, надеясь продать свой плащ и купить на вырученные деньги немного хлеба. Ко мне подошел какой-то человек и поинтересовался, не немец ли я. Когда я ответил утвердительно, он пригласил меня в свою хату, в которой жил вместе с женщиной и ребенком. Мой новый знакомый назвал свою фамилию — Кербер. Он был поволжским немцем, отбывшим срок в исправительно-трудовом лагере. Его в свое время разлучили с женой и детьми и сослали в Сибирь. Он поделился со мной едой и кое-какой одеждой, хотя у него самого практически ничего не было.

Я отправился в двухдневное путешествие обратно, к Антонине. Она посоветовал мне на будущее держать язык за зубами. «Ты тут ничего не изменишь и ничем не пробьешь их властность и высокомерие», — сказала она мне.

Наступило время сбора урожая. Меня отправили жать и связывать в снопы зерновые и отвозить их на молотилку. Молотьба продолжалась до трех утра, после чего нам давали пятичасовой отдых.

Пришла осень, время посадки картошки. На эту работу отрядили даже женщин и детей. Надо было засадить 200 мешками 15 гектаров земли. Почва была богатая, плодородная, но неухоженная и, таким образом, малоурожайная. Семенную картошку сажали глубоко, но не окучивали, и поэтому урожаи были крайне скудными. 5 сентября ударили первые ночные заморозки. Нам приказали побыстрее заканчивать посадку, и мы лопатами вскапывали по три гектара за ночь. Позднее мы с Антониной поменяли кое-какую одежду на картошку, чтобы не умереть с голоду.