Светлана Кузьмина - Адмирал Корнилов

…Во время путешествия, которое оказалось обоюдно приятным, Карл Брюллов и Владимир Корнилов «тотчас прониклись друг к другу горячей взаимной симпатией. Брюллов, вообще любивший очаровывать людей, был необычайно весел, оживлён, блистал остроумием. Искавший нравиться, он умел быть необычайно приятным, интересным собеседником». Давыдов пишет: «Разговор Брюллова приятен, как картина, ибо он всё замечает и ищет новые слова для собственных мыслей… Брюллов вмешивается в разговор только изредка, как стрелок, который, выстрелив раз или два, но метко, потом выходит из сечи и наблюдает за нею в некотором расстоянии. Корнилов был покорён». Пройдёт время, и 18 сентября 1836 года Корнилов напишет своему двоюродному брату Ф.П.Корнилову: «Весьма доволен Брюлловым: он оправдал моё доброе мнение о его добром, чистом характере. Потешил мою старушку — конечно ему не много, свободных часов, чтобы тратить их с новыми знакомыми. Сходи к нему, пожми ему руку от меня за посещение матушки». В следующем же письме, от 20 октября, он просит: «Пиши почаще, да если Брюллов не уехал, попроси его намарать карандашом грудной бюст с бока Ореста — беснующегося, терзаемого фуриями; мне бы это весьма было кстати для корвета «Орест», поступившего в моё командование. Другим не показывай — назовут святотатством. Кукольнику можно, он должен содействовать распространению изящного вкуса во всём и во вся. Профиль Ореста достаточно в величину головы моего портрета, если помнишь…»

По завершении своей миссии в Средиземном море бриг «Фемистокл» покинул греческий порт Пирей и в июле 1835 года отправился к родным берегам. У Дарданелльского пролива Корнилову ещё раз представился случай продемонстрировать перед капитанами иностранных судов великолепную выучку своего экипажа и собственное мастерство в управлении кораблём.

…Из «Путевых записок» В. Давыдова:

«Августа 9/21, пятница. — Два наши корабля, отправившиеся из Смирны за несколько дней до моего туда отплытия, только третьего дня прибыли сюда и стоят теперь на якоре в Босфоре. Северный ветер долго задерживал их близ устья Дарданелл, но «Фемистокл» пробился через узкий пролив с удивительной ловкостью, и англичане, посещавшие дом Джозепино, рассказывали мне, что капитан «Фемистокла» заслужил при сём случае удивление опытнейших английских моряков».

Да, это видели и потом описали многие, и М.П.Лазареву тоже.

Порывистый ветер и сильное обратное течение встретили здесь «Фемистокл», и он должен был бы разделить общую участь стоящего здесь множества иностранных судов, вот уже 11 дней дожидавшихся перемены ветра. Корнилов рискнул и выиграл — бриг прошёл полоской попутного течения, которое заметил Брюллов у самого берега. «Бриг тронулся по направлению к берегу, — вспоминал Г.Гагарин, художник — любитель, служивший с 1834 года в русской дипломатической миссии в Константинополе и бывший в тот день на «Фемистокле», — и в то же время сотни любопытных глаз и десятки зрительных труб устремились на нас со всех судов… Очевидно было, что никто не понимал нашего манёвра и все считали его безрассудным. Каково же было всеобщее изумление, когда, попав на струю прибрежного стремления, наш бриг весьма легко проскользнул по ней до поворота пролива и вышел на более широкое место, где уже мог понемногу двигаться вперёд с помощью искусного лавирования… Громкие аплодисменты и крики приветствовали нас со всех кораблей».

…«Фемистокл» держал свой путь к родным берегам, исполнив свой высокий долг в чужих пределах — ведь это не о бриге судили на иностранных судах — обо всём русском Черноморском флоте, и представляя Корнилова к званию капитан-лейтенанта, Лазарев писал: «Вот один из тех офицеров, которые поддержат честь нашего флага».

…Наступил 1836 год. Прошло почти 10 лет, как Корнилов ступил на борт «Азова»; он на пороге своего тридцатилетия. Сохранилось несколько писем этого периода, и в этих строках заметна поразительная разница между тем разочарованным юношей, и нынешним — свободно, неординарно мыслящим, просвещённым, уже апеллирующим к собственному жизненному опыту и нравственным устоям, гармонично сосуществующим со своей совестью и верой, почти зрелым человеком. Читая нижеприведённые страницы писем Корнилова, я всегда вспоминаю слова французской писательницы Маргерит Юрсенар из её «Северных архивов»: «У каждого человека два предка: эпоха, давшая ему общий знаменатель, и внутренняя динамика рода, противостоящая всем веянием под этим «общим» знаменателем и способная взрастить Личность на плодотворной почве ряда поколений».

1. 1836 г., мая 29–го. Керчь. Бриг «Фемистокл».

«Поздравляю друга Федю [42]с важным шагом на пути жизни — с признанием в себе чувства самостоятельности — характер самобытный всегда независим. Из рода двуногих по-моему только те могут гордиться названием человек, которые обладают самобытным характером, остальные не должны отделяться от стада животных, назначенных на службу человека, они только отличаются от последних разнообразностью способностей и могут быть употребляемы ими как лошадь, или как вол, или как павлин домовой, а больше как обезьяна. Но что о пустяках — пора к делу. Мой совет не переменять службы, не осмотревшись со всех сторон, служить надо — неблагородно не служить чем-нибудь обществу. Служба по собственному выбору, без видов возмездия не есть невольничество, а есть занятие почётное. Благодарность есть высокое чувство в человеке — благодарность к создателю, к обществу, к отцу, к матери и пр. есть начало великого добра и бич мелочных страстей. Мне кажется, можно быть артистом во всякой профессии — нужны только разные способности. Вот с людьми, с двуногими, с четвероногими, крылатыми, словом, со всякими животными да с природой неодушевлённой, везде и во всём встречаемся. Третьего дня мои люди выкинули манёвр не хуже картины Брюллова — человек с удобовосприемлемостью не мог бы удержаться от восторга, чтоб восхищаться разрушением Помпеи, необходима также удобовосприемлемость. Пора кончить. Ты видишь по заглавию, что я в Керчи, а по письму, что гробница Митридата и другие чудеса, открываемые в бесчисленных окрестных курганах — пред глазами моими. Завтра мы, т. е. мой бриг и корвет Путятина, идём вдоль Абхазского берега, к 20 июня возвратимся в Севастополь, откуда я присоединюсь к флоту; далее не знаю что и не хочу знать — не люблю знать будущего. Из писем моих к матушке тебе известно назначение похода моего — образование гардемарин. Вообрази мои занятия: вчера я читал им историю о Владимире, как он завоёвывал веру в Херсонесе, т. е. Севастополе. Желая узнать, знают ли они, где родился Христос, пустился расспрашивать — вышло: Христос родился в Иерусалиме. Иерусалим тогда населён был римлянами и находился в Персии, — а парни с бритыми усами; меня это так обрадовало, что я каждый день с большим нетерпением жду часа занятий моих воспитанников — очень весело слышать что-нибудь новое — книги, мне кажется, одно и то же несут, надоели они мне. Прощай, будь здоров, важная, друг мой, статья жизнь, не пренебрегай ею — говорю с опыта. Благодарю тебя, что не оставляешь мою старушку, прочти ей это письмо, ей не пишу, а прошу поцеловать ручку — что писать ей, право нечего».