Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Известно, что еще из Молдавии Багратион поддерживал переписку с Марией Федоровной. 14 октября 1809 года он писал ей из Силистрии, выражая благодарность за оказанное внимание (значит, было и ее, недошедшее до нас, письмо к Багратиону!), приносил «всеподданнейшую глубочайшую благодарность, от нелицемерных чувствований сердца проистекающую». И далее, в пышных выражениях поздравляя Марию Федоровну с днем рождения, завершал письмо словами: «Испрашивая себе продолжения милосердного ко мне расположения Вашего императорского величества с глубочайшим благоговением есмь»21. Формальные, ни о чем существенном не говорящие ритуальные слова. Такими же формулировками наполнено и поздравление императрице с Новым годом от 6 января 1810 года, отправленное из Слободзеи: «Удостойте, всемилостивейшая государыня, сию простую жертву сердца моего благосклонного приятия. Сие изъяснение чувствований моих может быть только слабым доказательством моей к освященнейшей особе вашей преданности, которая есть необходимое последствие усердия моего к службе Всеавгустейшаго моего монарха. И то и другое — суть единые основания, по коим осмеливаюсь всеподданнейше (просить) милости Вашего императорского величества, коей соделаться достойным я тщитца не престану». В этих, также формальных, словах можно усмотреть некий подтекст: прежняя преданность императрице и усердие на службе государю — это всё, что после «золотого» 1807-го и «серебряного» 1808 года связывало Багратиона с царской семьей.

Итак, в 1810 году Багратион утратил прежнее доверие государя. За этот год камер-фурьерские журналы уже не отмечают застолий царской семьи с его участием. Коленкур писал 17 августа 1810 года: «Приехал князь Багратион. Государь не пожелал его видеть». Между тем сам государь часто ездил в Павловск. Там как раз находилась только что родившая сына Екатерина Павловна, которая, правда, меньше привлекала внимание Александра, «чем ее компаньонка девица Муравьева»14.

По-видимому, охлаждение Александра к Багратиону было связано как с неудовольствием государя действиями генерала в Молдавии (о чем ниже), так и с упомянутыми выше попытками Багратиона вновь сблизиться с Екатериной Павловной — а это могло происходить только после его возвращения из Молдавии. Это, вероятно, было воспринято государем болезненно, ибо как раз с лета 1810 года он как бы заново знакомится с младшей сестрой и даже отчасти ею увлекается.

Великий князь Николай Михайлович, автор книги о Елизавете Алексеевне, отмечал, что причины неприязни императрицы к Екатерине Павловне и Марии Федоровне крылись не только в «совершенной разности характеров и помышлений», не только в том неуважении, которое свекровь выказывала невестке при дочерях: «…явное расположение Александра к этой сестре, которой он особенно доверял, не могло не возбуждать некоторой ревности со стороны Елисаветы»25. Отзыв фрейлины Марковой-Виноградовой наводит на ту же мысль: «Она (Катиш. — Е. А.) была совершенная красавица с темными каштановыми волосами и необыкновенно приятными, добрыми карими глазами (вспомним, что де Местру глаза показались темно-синими. — Е. А.). Когда она входила, делалось как будто светлее и радостнее. Говорили, что император Александр 1 восхищался ею и был даже влюблен»26.

Кажется, что между братом и сестрой были особенные отношения, исполненные необыкновенной теплоты и даже игры, не лишенной в некоторые моменты элементов эротизма. Сохранившиеся письма императора к Екатерине — уникальный источник, очень многое говорящий об Александре, который со стороны многим казался двоедушным и неискренним. Возможно, для других людей он и был таким, но в письмах к сестре он раскрывается совсем с другой стороны. Обращаясь к сестре, Александр никогда не называет ее по имени. Он пишет «chere et bonne amie» или «chere bonne amie», то есть «дорогой и добрый друг», или, точнее, «подруга». Еще чаще император, обращаясь к сестре, пользуется детскими прозвищами, принесенными из прошлого. Екатерина Павловна в разных вариантах зовется «Bissiam Bissiamovna» (Бисям Бисямовна или Бизям Бизямовна — наверно, от «Обезьяна Обезьяновна»), очень часто — «Chere Biskis». Есть даже обращение «Chere Рожа de топ ате» — «Дражайшая Рожа души моей». Это кажется вполне естественным. Как часто бывает в дружных семьях, в которых братья и сестры любят друг друга, у каждого есть своя кличка, прозвище, связанное с каким-нибудь смешным эпизодом, словечком, причем для посторонних (в том числе и для нас) происхождение этих прозвищ остается тайной. Так. старшие и младшие сестры Екатерины тоже имели свои прозвища: великая княжна Мария Павловна именуется в переписке «Клеопова», а самая младшая, Анна, упоминается как «Monsieur Анна Павловна». Эти прозвища и кое-какие другие намеки и словечки из общего — детского, юношеского — семейного обихода показывают, что давно уже взрослый император и его юная младшая сестрица (младше его на 11 лет) по-прежнему были связаны тесными родственными узами. Кстати, она ему — старшему брату и монарху — чаще всего пишет почтительно: «Chere Alexandre». Очень теплыми были и прощальные строки в письмах императора: «Ваш (или “преданный Вам”) всей душой и сердцем на всю жизнь». После того как Екатерина Павловна вышла замуж, тон переписки меняется, она утрачивает прежнюю юношескую игривость, хотя остается нежной и даже трогательной. Постепенно меняется и содержание писем. С годами Екатерина становится одним из самых близких императору людей. Оказывается, что она не просто хорошо разбирается в государственных делах, но и имеет свой устоявшийся взгляд на многие проблемы, даже некую систему, не во всем схожую с той, в рамках которой мыслит Александр. К тому же Екатерина, любя брата, остается сама собой и откровенно высказывает ему свои, иногда весьма резкие, суждения. Особенно это примечательно для тверского этапа ее жизни.

Дело в том, что в царской семье было решено не выпускать в это страшное время Катиш с мужем в Европу, на земли, захваченные Наполеоном, а оставить их в России. Поэтому император Александр I назначил принца Георга генерал-губернатором Твери. Ему было поручено ведать состоянием водных путей — в подведомственных генерал-губернатору губерниях (Новгородской, Тверской и Ярославской) располагались главные водные системы — Мариинская, Вышневолоцкая и Тихвинская. И надо отметить, что принц Георг оказался человеком ответственным, старательным и тотчас с головой погрузился в дела. У Екатерины тоже нашлось занятие. Постепенно вокруг нее сложился интеллектуальный кружок, этакие «тверские Афины». Тут важно напомнить, что Екатерина придерживалась подчеркнуто патриотических, отчетливо антизападных взглядов и в этом отчасти противоречила брату. Уже ее приезд в Тверь всех удивил. Как вспоминала одна из придворных дам, тверская губернаторша Ушакова сказала в обществе: «Странно, право, слышать, как хорошо великая княгиня русским языком владеет». Эти слова дошли до великой княгини, и она на ближайшем приеме подошла к губернаторше и заметила ей: «Удивляюсь, Варвара Петровна, что вы странного нашли, что я, русская, хорошо говорю по-русски!» С гордостью она писала: «On peut etrefier dl etre Russe, clest au moins le sentiment de mon ame»: «Можем гордиться, что мы — русские, по крайней мере эти чувства переполняют мою душу». Вспомним, о чем писал еще до войны наблюдательный Арман де Коленкур: «Она старается быть более русской, чем ее семья, или по вкусам, или по обычаям». Вообще, строй мыслей Екатерины, когда она пишет о политике, России, кажется весьма возвышенным и немного театральным. Очень точное выражение — «старается быть более русской». В частном письме 1812 года она выражается словами, которыми обычно пишут манифесты: «Россия в борьбе со всеми соединенными силами Европы как будто склоняется перед их бурным потоком, но скоро вновь воздвигнет чело свое и явится во всем блеске и величии… Все мы терпим по одной причине, мы терпим за Мать, за славную Россию, но можем ею гордиться и гордо скажем порабощенным иноземцам…» И далее идут суровые, в стиле пьес Кукольника и других драматургов, гордые слова упрека и осуждения Запада. И заканчивает Екатерина, так сказать, под звон колоколов финала оперы «Жизнь за царя»: «Россия была вторая в Европе держава, теперь и навеки она первая, и скоро к стопам ее прибегнут цари, моля о мире и покровительстве. Веселитесь мыслию сею, она не мечта, но истина». Мало того, что эти слова для следующего периода русской истории стали, действительно, пророческими. Сказаны они были в ноябре, когда Наполеон отступал, но будущее было еще далеко не так ясно, как это видела Екатерина". Так она писала Н. М. Карамзину, который часто бывал в салоне Екатерины Павловны. Там велись разговоры о политике. Иначе было невозможно: как и в другие времена, Россия тогда стояла на перепутье — куда дальше идти и с кем. Карамзин высказывал мысли, созвучные мнению Екатерины Павловны. А взгляды ее были, как уже сказано выше, довольно консервативными. Это видно из переписки Екатерины Павловны и отзывов ее современников. По ее заданию Ростопчин сочинял записку об истории масонов в России. По тону этой записки видно, что ни автор, ни читательница не уважали мартинистов, считали, что они дурно влияют на государя… Часто слушавшая чтение глав «Истории» Карамзина, Екатерина предложила историку написать размышления о прошлом и будущем России. Тот согласился — так появилась публицистическая «Записка о древней и новой России». История этого небольшого произведения Карамзина уникальна. Написанное в 1811 году, оно было опубликовано только в начале XX века. Но гак получилось, что среди самиздата XIX века «Записка» Карамзина занимала одно из первеиших мест вместе с мемуарами француза Кюстина. Тогда не знать «Записку» Карамзина мог только невежда. В чем же ее значение? В ней Карамзин оспаривал взгляды западников на историю России, полемизировал с политическими концепциями М. М. Сперанского. Многие места «Записки» важны для русского человека и до сих пор. Карамзин размышляет над тем, что реформы Петра Великого прервали развитие России, ее медленное, но поступательное движение к Европе. Карамзин был убежден, что Петр «не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев, он есть не что иное, как уважение к своему народному достоинству, не что иное, как привязанность к нашему особенному… Искореняя древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя иностранные, государь России унижал россиян в собственном их сердце. А презрение к себе располагает ли гражданина к великим делам… Мы стали гражданами мира, но перестали быть в некоторых случаях гражданами России». Но все же, признает Карамзин, «сильною рукою дано новое движение России, мы уже не возвратимся к старине». Так о великом реформаторе никто в России еше не говорил. Когда в марте 1811 года в Тверь приехал император Александр, он благосклонно слушал главы «Истории», а ночью, перед отъездом, Екатерина дала ему почитать карамзинскую «Записку». Это сочинение государю не понравилось: Александр был отъявленным западником, России не любил, взгляды Екатерины и Карамзина на прошлое и будущее страны не разделял.