Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Еще одним свидетельством сохранения гнева государева служил запрет Багратиону вступать в переписку с русскими посланниками в других странах. Ранее, когда он командовал Молдавской армией, такое право у него было. Теперь же полученный в ноябре 1811 года через Барклая (сам Александр не считал нужным сноситься с Багратионом) ответ императора на просьбу главнокомандующего 2-й армией о разрешении вести такую переписку с посланником России в Вене Г. Р. Штакельбергом показался непривычно резким: «Его величество не находит нужным вступать вам в сношение с министрами нашими, при иностранных дворах находящимися, ибо меру сию правительство предоставляет себе»".

Позже, в своем донесении императору из Пружан 6 июня 1812 года, Багратион так констатировал понижение своего статуса: «Всемилостивый государь! Не быв введен в круг связей политических, я буду говорить о тех только предметах, которые мне известны по долговременной службе…»30 К этой, видимо, болезненной для него теме он вернется уже после отступления от Смоленска в рапорте государю 7 августа. Жалуясь тогда на действия Барклая, он писал: «Прости, Всемилостивейший государь, с сродным тебе милосердием патриотической ревности, действием которой дерзаю я открыть тебе то, что чувствую: я не быв введен в круг познаний политических, не известны мне тайны политики, но, находясь на поприще военном…» и т. д.31

Багратион внимательно и ревниво следил за тем, что происходило на Дунае. Он был уверен, что Кутузов провалит дело, порученное ему, чем усугубит тяжелое положение России накануне войны с Наполеоном. К этой теме он возвращался не раз. В письме Барклаю 14 сентября 1811 года Багратион писал: «Коль скоро они (турки. — Е. А.) перейдут (на левый берег. — Е. А.) прогонять Кутузова, тем паче что его высокопревосходительство имеет особенный талант драться неудачно и войска хорошие ставить в оборонительное положение, посему самому вселяет в них и робость. Весьма неприятно будет по многим сношениям, если турки войдут в привычку брать поверхность над нами…» Два выхода видел Багратион из этой ситуации. Во-первых, «помириться с англичанами и упросить их, чтобы они принудили турок заключить с нами мир. Советую отдать Валахию и Молдавию, а сербов оставить в независимости, ибо не время нам теми пунктами заниматься». Несомненно, мысль о том, чтобы помириться с англичанами и через них воздействовать на турок, была наивна и ни на чем не основана. Сближение с Англией было возможно лишь в случае разрыва с Наполеоном, а это означало объявление войны, на что Александр, разбирая планы превентивных операций, решиться не мог. К тому же влияние англичан в Стамбуле в это время было незначительным — сидевшая в континентальной блокаде Англия тогда не представляла никакой опасности для турок и не имела авторитета в Блистательной Порте. Но то, что Багратион четко угадал, — это необходимость ради мира с турками вернуть им Молдавию и Валахию. Пожалуй, о таком варианте будущего Бухарестского мира открыто и смело в русских верхах до этого не говорил никто — все знали, как упрям был император, требуя от султана не только территориальных уступок в виде Дунайских княжеств, но и крупной суммы в качестве контрибуции, что по тогдашним обстоятельствам было нереально. Ясно, что тем самым Багратион вызывал раздражение государя, ибо «лез не в свои дела».

Багратион просил послать его в Бухарест для разрешения вопроса о мире и обещал добиться мирного договора за два месяца: «Сколько мне известно, визирь нонешный рад мириться, только с уступкою, можно и должно его позондировать. Мне кажется, что время терпит до весны, ежели угодно, я бы поскакал, под предлогами укомплектования армии, в Бухарест, поговорил бы с оттоманским (представителем. — Е. А.). Визирь еще находится против Рущука, я бы предложил ему повидаться со мною и предложил ему тайным образом о мире… надо подкупить визиря и чиновников его, бросить им два миллиона пиастров, они лакомы, и нужно сии деньги достать в Молдавии и Валахии. Мне кажется, что я бы успел тайно таким образом, ежели же не согласится визирь, тут беды никакой нету. О сем не надо говорить канцлеру (Румянцеву. — Е. А.), ибо оно известно будет тотчас послу Франции, и все испортится». Ни при каких обстоятельствах император не принял бы план Багратиона, явно противоречивший всем его расчетам. Отдать туркам два миллиона золотых, тогда как государь с них требовал в виде контрибуции всего-то 20 тысяч пиастров, — это предложение наверняка казалось в Петербурге невозможным и даже бестактным. Но главное все же заключалось в том, что сколь бы низкого мнения Багратион ни был о способностях Кутузова, как бы он ни сводил личность и деятельность главнокомандующего Молдавской армией к нулю, перепрыгнуть через его голову он не мог, да и в Петербурге этого не допустили бы. В Бухаресте сидел Кутузов, недавно одержавший над турками блистательную победу, и все надежды Петербург связывал с его дипломатическим искусством, которым, при всем таланте полководца, горячий по натуре князь Петр, увы, не обладал.

Пространное письмо Багратиона Барклаю от 14 сентября 1811 года, цитаты из которого приведены выше, представляло собой самый настоящий проект, докладную записку, предназначенную для императора. Несомненно, это был плод долгих размышлений Багратиона о той общеполитической ситуации, в которой оказалась Россия. В письме Багратиона много разных предложений, начиная с глобальных вопросов войны и мира и кончая усовершенствованием вооружения конницы. Кроме предложений по достижению мира с турками при помощи англичан и серьезных уступок Багратион выдвигал и другие внешнеполитические инициативы. Тогда, да и теперь, многие из них кажутся наивными, неосуществимыми предложениями человека, который не очень много понимает в искусстве дипломатии. Но вместе с тем невозможно не признать, что в ряде случаев Багратион удивительно точно характеризует проблему и предлагает оригинальное решение ее. По каким-то позициям власти вскоре так и поступили. И теперь непонятно, вняли ли они Багратиону или его суждения отразили ставшую очевидной для всех реальность. Так было с весьма смелым предложением Багратиона об отдаче туркам Молдавии и Валахии в обмен на мир. Багратион писал, что в условиях приближения войны с Наполеоном «силы наши должны быть дома, что и нужно, иначе я полагаю, что Молдавия и Валахия для нас будут хуже Гишпании по близости наших границ». Как известно, Наполеону, чтобы сохранить власть над Испанией, приходилось держать там целую армию. Через две недели после предложения Багратиона канцлер Н. П. Румянцев сообщил Кутузову о готовности государя уступить туркам Валахию, а Молдавию и Бессарабию выкупить за деньги. Далее, Багратион писал, чтобы «сербов оставить в независимости, ибо не время нам теми пунктами заниматься». И в этом вопросе Румянцев вслед за ним умывает руки: «Обеспечить жребий Сербии, сколь можно согласно с желанием сербской нации». Багратион предлагает сделать территориальные уступки и Австрии («Ради Бога, успейте отдать цесарцам то, что у них взяли, и дайте еще другое, дабы сидели они дома, а ежели наш приятель (Наполеон. — К А.) успеет их обольстить, то худо и трудно нам будет, потому что надо оставить по крайней мере 50 000 войска надзору»). Багратион как в воду глядел: Наполеон вынудил австрийцев примкнуть к антирусской коалиции, наша дипломатия проиграла борьбу за Австрию, и пришлось-таки держать против австрийцев армию Тормасова. А если бы Россия вернула то, что по Шёнбруннскому миру 2 октября 1809 года присвоила себе (а именно Тернопольскую область), то ситуация на русско-австрийской границе, возможно, была бы более благоприятна для России.