Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Неудивительно, что всюду царила неразбериха. Пущин пишет, что приказ о движении по одной и той же дороге был дан одновременно трем корпусам и двум кавалерийским дивизиям, причем по диспозиции 5-й корпус, в котором он сам находился, должен был выступить после всех, но «вместо того, чтобы сообразить, как поступить, чтобы поменьше людей морить, поступили как раз наоборот. Наш корпус, встав под ружье в 4 часа дня, тотчас покинул дорогу на Поречье, но через час ходу должен был остановиться, чтобы пропустить части, которые должны были идти впереди нас. Следовательно, нас потревожили слишком рано и лишили солдат нескольких часов отдыха, который им был необходим. Гораздо лучше было совсем нас не трогать с наших позиций, так как, пройдя 5 верст, мы должны были остановиться на ночлег». Выразительна и запись в дневнике Сен-При: «28, 29, 30, 31 — го — пребывание в Выдре. Плохая вода. Дурные сообщения»16.

В итоге у Багратиона, глядевшего на все это сумбурное движение войск и пассивность главнокомандующего 1-й армией, как и следовало ожидать, лопнуло терпение. Он в сущности почти вышел из повиновения Барклаю, полагая, что прежде принятый план наступления сам же Барклай де-факто отменил своим топтанием на месте. Кроме того, Багратион был оскорблен тем, что Барклай не советуется с ним, скрывает свои намерения. 29 июля Багратион написал Барклаю, что в Приказ-Выдре нет хорошей воды, возникло «затруднение в доставлении провианта», а защищать Рудненскую дорогу бессмысленно — «здесь нет позиции, на которой мог бы принять его (противника. — Е. А.) деятельным образом». Багратион вновь указывал на слабость, «подвешенность» корпуса Неверовского в Красном и писал, что «если мы здесь станем еще терять время, то он (противник. — Е. А.) может прибытием своим к Смоленску упредить меня и отрезать мне Московскую дорогу… Так как ваше высокопревосходительство не намерены предпринимать ничего важного против неприятеля и прежде принятый план атаковать его соединенными силами отменили, то я не вижу теперь никакой нужды со своею армиею защищать дорогу Рудненскую, которую одними легкими войсками удерживать весьма удобно». И далее Багратион фактически объявляет о своем выходе из подчинения Барклаю: «…по сим соображениям я покорнейше прошу ваше высокопревосходительство меня разрешить на счет моих действий, тем более что люди у меня день ото дня слабеют, и так, как выше объяснено, неприятель, обойдя наш левый фланг, заставить может без выстрела идти к Смоленску, в чем заблаговременно можно его предупредить»37. Да, пусть Багратион и страдал «неученостью», но то, что он предсказал тогда, в точности исполнилось буквально через несколько дней — Наполеон ударил по Смоленску с того направления, за которое особенно беспокоился Багратион и о защите которого просил Барклая.

Примерно в то же время он жаловался Ростопчину на Барклая: «Бог его ведает, что он из нас хочет сделать, миллион перемен в минуту, и мы, назад и в бок шатавшись, кроме мозоли на ногах и усталости ничего хорошего не приобрели… Истинно, не ведаю таинства его и судить иначе не могу, как видно не велено ему ввязываться в дела серьезные, а ежели мы его (неприятеля. — Е. А.) не попробуем плотно, по мнению моему, тогда все будет нас обходить, и мы тоже (будем) таскаться, как теперь таскаемся»38.

В нерешительности Барклая Багратион стал усматривать недоброжелательное отношение к нему, злой умысел и даже измену. В тот же день, 29 июля, он написал А. А. Аракчееву послание с просьбой помочь ему получить отставку: «Истинно и по совести вам скажу, что я никакой претензии не имею, но со мною поступают так неоткровенно и так неприятно, что описать всего невозможно. Воля государя моего! Я никак вместе с министром не могу». Багратион стал проситься о переводе «куда угодно… а здесь быть не могу, и вся Главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Воля ваша, или увольте меня, хотя отдохнуть на месяц. Ей-богу с ума свели меня от ежеминутных перемен, я ж никакой в себе не нахожу. Армия называется только, но около 40 тысяч, и то растягивают как нитку и таскают взад и в бок. Армию мою разделить на два корпуса, дать Раевскому и Горчакову, а меня уволить. Я думал, истинно служу государю и Отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу!»1

В этом эмоциональном письме видны все те подводные камни в отношениях Багратиона с Барклаем, которые поначалу были скрыты в толще взаимных любезностей и светского, джентльменского поведения. В следующей главе об этом будет сказано подробнее, а сейчас заметим, что Багратиону, привыкшему к самостоятельному командованию армией, подчиняться Барклаю было невмоготу, особенно тогда, когда его не привлекали к выработке решений («со мною поступают так неоткровенно и так неприятно, что описать всего невозможно») и когда ему вообще неясны были план действий и намерения военного министра. Конечно, понять Багратиона можно — маневры Барклая между Рудненской и Пореченской дорогами вызывали раздражение и не у таких вспыльчивых людей, к каким принадлежал главком 2-й армией. Тревоги добавляло и то, что сам Багратион, в сущности, не знал, как поступить в создавшейся ситуации.

Как видно из цитаты, Багратион, раздраженный поведением Барклая, позволил себе ксенофобский выпад против якобы заполонивших Главную квартиру немцев и лично против Барклая. Это был не единственный случай подобного рода. То, что эти эскапады исходили от чистокровного грузина, делает всю ситуацию весьма пикантной. И. С. Жиркевич в своих мемуарах сообщает (возможно, со слов Ермолова), что между двумя полководцами в Гавриках (то есть 13 августа)2, произошла безобразная сцена: «Ты немец! — кричал пылкий Багратион. — Тебе все русское нипочем!» — «А ты дурак! — отвечал невозмутимо Барклай, — хоть и считаешь себя русским». Ермолов в этот момент сторожил у дверей, отгоняя любопытных: «Командующие очень заняты. Совещаются между собой!»2 Не думаю, что Ермолов все это придумал. Отношения между главнокомандующими были действительно скверными, что выражается в письмах Багратиона другим людям, при публикации которых издатели оставляют на месте бранных слов в адрес Барклая отточия. Да и то, что сохранилось в публикациях, более чем выразительно. В письме Ростопчину Багратион писал, что Барклай — «подлец, мерзавец, тварь… генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества»4. Описанная сцена «совещания» воспроизведена в советском, 1985 года, кинофильме «Багратион», где актеры, играющие роли спорящих полководцев, произносят свои реплики по-русски с характерным для каждого акцентом. Это невольно вызывает горькую улыбку — ведь оба эти человека: один — прибалтийский немец, выходец из шотландского клана, а другой — потомок грузинского царского рода, в сущности были великими русскими полководцами, искренне преданными России — своему Отечеству. Делавшие общее дело, они отчаянно ссорились, движимые чувствами взаимной неприязни, острого соперничества, забыв о том, что в такой момент, как никогда, нужно единство. Тут снова вспоминаются слова из письма Армфельда домой о том, как было бы хорошо, «если бы между нами существовало единство…».