Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Багратион, которому стало чуть лучше, попросил давать ему шампанское, а так как он был человеком совершенно непьющим, то «неудивительно, что вино сие могло подействовать на него как оживительное или ободрительное лекарство». При этом он был горд собой и говорил Говорову: «Вот я и операцию вашу вытерпел!» Говоров отвечал: «Она доказала вашему сиятельству убедительно, что ее не должно было отсрочивать. У нас, медиков, упущение одного дня насчет болезни влечет иногда за собою пагубные следствия для больного». Увы, сам Говоров не применил этот принцип к Багратиону. Далее Багратион сказал, что действие хирургических орудий «гораздо сноснее для меня показалось той адской боли, которую я прежде терпел». В ответ на его вопрос о будущем: «Нынешняя операция приведет ли в лучшее состояние мою рану» — Говоров пытался навести князя на мысль о необходимости ампутации: «Если маловажная наша операция не принесет пользы, без сомнения, вы позволите нам другую сделать. За успех сей последней можно ручаться!» «Князь хотя промолчал на сей ответ, однако же приметно показал на лице своем знаки неудовольствия». И опять Говоров испугался, прекратил разговор и не сумел довести до Багратиона свои медицинские соображения о необходимости ампутации — ведь ему было понятно, что выздоровление с раной такого характера иначе невозможно. Тогда, до появления разного рода антисептиков, было аксиомой, что ампутация дает шансы на выздоровление во много раз большие, чем все другие способы лечения.

То, что Говоров пытался подготовить больного к мысли о второй операции (ампутации), свидетельствует о таком убеждении врачей, но опять они не смогли объяснить это Багратиону. Возможно, здесь нужен был какой-то голчок, авторитетное мнение нового медицинского светила. Кажется, что внутренне Багратион был готов согласиться на ампутацию, — недаром он в эти дни расспрашивал о здоровье генерала А. Н. Бахметева, которому при Бородине ампутировали ногу и которого лечил Говоров.

Следующий день показал, что болезнь развивается в худшем направлении — начался сепсис. Рана страшно смердела; по словам опытного практика доктора Гильдебранта (в изложении Говорова), «он никогда еще не видал столь гнилого растворения соков, какое примечено было у князя». Сам Говоров писал, что при перевязке 9 сентября «зловоние оной (раны) было столь велико, столь несносно, что без курения уксусом с ло де колонь нельзя было простоять при нем ни одной минуты». Все это свидетельствовало о далеко зашедшем процессе заражения, о необходимости немедленной ампутации. А между тем ее можно было провести уже во время раскрытия раны 8 сентября, когда обнаружился «совершенный перелом», который облегчил бы и врачам, и больному отсечение гангренизированной конечности. Этого сделано не было. Врачи в этот день и на следующий намекали Багратиону на необходимость операции, но все это были «бесполезные и напрасные… намеки» — Багратион на ампутацию согласия не давал. По-видимому, он по-прежнему был убежден в эффективности «болеутолительных припарок», медикаментозных препаратов (вроде хинина) и различных эликсиров, которыми его усиленно пичкали доктора, явно шедшие у него на поводу. Как писал Говоров, жизнелюбие «внушало… охоту князю принимать лекарства». Багратион говорил Говорову, что после войны возьмет его на Кавказские воды, чудодейственный эффект которых в России уже оценили.

Ни ампутации, ни героических слов не было. Е. Ф. Комаровский писал, что осенью 1812 года он приехал в Покров, где размещалась квартира начальника Владимирского ополчения князя Б. А. Голицына. «Он всегда был дружен с князем П. И. Багратионом. Князь Голицын мне рассказал с большим прискорбием, как привезли в его деревню, недалеко от города Покрова, сего из первых героев российской армии раненого. С каким духом, свойственным неустрашимому князю Багратиону, он перенес отнятие ноги! Последние его слова были: “Спаси, Господи, Россию!” — и Бог внял молитве героя. Я весьма любил князя Багратиона, он имел отличные свойства, а особливо необыкновенную доброту сердца»25. Однако, судя по описанию Говорова, не было ни ампутации, ни героических слов под конец жизни. Так рождаются легенды, которые потом попадают в разные издания, становятся общепринятыми фактами. А вот другой вариант легенды. А. Бутенев писал: «Доктора объявили, что антонов огонь и кончина неизбежна, буде тотчас же не отнять нижную половину ноги, которую почти совсем оторвало от колена. Несмотря на страшные мучения, князь отвергал все представления и твердил, что ему лучше умереть, нежели остаться искалеченным. Не внимая убеждениям и просьбам князя Кутузова и генералов, поспешивших во время самого боя лично выразить раненому герою удивление и соболезнование, он стоял на своем, а настаивать было невозможно, зная его неукротимый и настойчивый нрав»26. Правда здесь только то, что Багратион до самого конца отказывался от ампутации…

В те дни Багратион проявлял свойственную ему железную волю, поразительное жизнелюбие; он пытался заниматься делами, остро переживал падение Москвы, обсуждал это с окружающими. Полководец хотел вернуться в армию, маялся из-за отсутствия привычных дел. «Мне, — говорил Багратион Говорову, — несносно терпеть то состояние, в котором я с давнего времени нахожусь. Я ничего в жизни моей не боюсь. Страдать я уже привык. Но моя праздная и бездеятельная жизнь, особенно в теперешнее время, мне самым тяжелым и несносным бременем становится. Дайте мне какие-нибудь другие лекарства, которые бы скорее поставили меня на ноги. Уже сколько времени прошло без всякой надежды к лучшей перемене моего здоровья!» Как видим, он так и не осознал тяжесть своего положения, ставшего в это время уже безнадежным, — вечером 9 сентября во время перевязки (ее по-прежнему делали только один раз в день) было обнаружено, что в некоторых местах рана «поражена черными антоно-огненными пятнами. Количество смрадного гноя было чрезвычайное». На следующий день в ране были замечены черви — «предтечи всеобщего разрушения», при перевязке раны «мясистые части казались совсем почти потерявшими жизненную силу», словом, гангрена развивалась в своей последней стадии. Ночь с 10 на 11 сентября Говоров провел возле постели больного, слышал «частые, глубокие молитвенные вздохи, видел судорожные движения по лицу, осязал пульс слабобьющийся и волнистый, жар палящий и как бы колющий, при прикосновении моей руки к телу (что было признаком сильной гнилой горячки) пот на конечностях клейкий и, так сказать, оледенелый»".

Жизненные силы Багратиона иссякали — в эти дни, писал Говоров, «князь был не что иное, как скелет, едва покрытый сморщенною и сухою кожею, сквозь которую видны были кости. Члены едва двигались»…