Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Император Александр, потерявший свою армию и свиту, переночевал в деревне Уржиц, где расположился и бежавший с поля битвы император Франц. Ночевал Александр в простой крестьянской избе, на соломе, у него началось расстройство желудка, он был угнетен и обескуражен поражением. Не лучше обстояло дело с другими. «Мы провели ночь без огней, в печали и неизвестности», — вспоминал участник сражения. Русские и австрийские войска, сбитые со своих позиций, стояли на левом берегу Раузницкого ручья, в районе городков Раузниц и Аустерлиц. Император Александр тоже находился за ручьем, в расположении войск центра, которыми командовал Милорадович. Император ждал Кутузова, но так и не дождался — главнокомандующий с началом разгрома колонны Пржибышевского стал метаться между частями, пытаясь восстановить порядок, был легко ранен в щеку и оказался в состоящей из двух полков (Фанагорийского и Ряжского) бригаде Каменского 1-го, шедшей в хвосте колонны Ланжерона. Эта бригада мужественно пыталась противостоять спускавшимся с Праценских высот войскам Наполеона, но была отброшена ими к Клейн-Гостиерадеку (Гостеридице), что на ручье Литава. Кутузов оказался отрезан от основной армии. Так, к 12 часам дня, писал историк этого несчастного сражения, «нося звание главнокомандующего, Кутузов остался только с одною бригадою и никакого дальнейшего влияния на сражение не имел».

Таким посылают шелковый шнурок. Как видим, верный почитатель Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский все-таки выражает, хотя и в мягкой форме, критическое отношение к полководцу. Всем было очевидно, что Кутузов как военачальник показал себя в этом сражении с наихудшей стороны. Будь он главнокомандующим турецкой армией, султан послал бы ему шелковый шнурок, на котором потерпевшему такое поражение полководцу надлежало повеситься, не дожидаясь позорной казни. А гуманный Александр лишь наградил Кутузова вместо Георгия орденом Святого Владимира 1-й степени.

При многих других неблагоприятных обстоятельствах, приведших к поражению, вина главнокомандующего была велика, что бы ни говорили о неумелых австрийцах, гении Наполеона и т. д. Размышляя над положением, в котором оказался Кутузов накануне сражения, нужно признать, что оно было нелегким. В спорах о планировании операции он не сумел отстоять свои взгляды. Правда, Жозеф де Местр писал министру иностранных дел Сардинского королевства, будто бы перед самой битвой, «за час до полуночи, генерал Кутузов, из робости уступивший императору, явился к обер-гофмейстеру Толстому и просил его использовать свое влияние, дабы предотвратить неизбежное по всем признакам поражение. Толстой осердился и сказал, что его дело — пулярка и вино, а войной должны заниматься генералы, — вот как началась сия битва… Весь свет знает, конечно, что доблестный Кутузов проиграл Аустерлицкую баталию, на самом деле он повинен в сем не более, нежели вы или я; он не проиграл ее, а дал проиграть, когда император решил сражаться противу всех правил военного искусства»“”. И все же «общее мнение в армии осуждало его, — писал о Кутузове Михайловский-Даншевский, — зачем, видя ошибочные распоряжения доверенных при императорах Александре и Франце лиц, не опровергал он упорно действий их всеми доводами, почерпнутыми из многолетней опытности и глубокого разума его». Уже впоследствии, после победы над Наполеоном в 1814 году, Александр, вспоминая дни Аустерлица, говорил: «Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надобно действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее». Может быть, это и так, учитывая мягкий характер императора, обычно склонявшегося перед напором и вескими аргументами. Такое случалось — ниже будет рассказано, как Александр в 1812 году отказался от планов обороны Дрисского лагеря. Впрочем, у Кутузова оставался в запасе решительный ход — подать в отставку, как это чуть позже, во время военных действий с французами в 1806 году, сделал фельдмаршал Каменский. Но Кутузов так не поступил — он не был ни целеустремленным и волевым, как Суворов, ни взбалмошным и резким, как Каменский. Кутузов принадлежал к совершенно иному типу людей — дипломатичных, уклончивых, бесконфликтных. Кажется, что Адам Чарторыйский нашел нужное в этой ситуации определение его характера. Он считал (и, наряду с другими, говорил царю), что высочайшее присутствие в армии парализует волю главнокомандующего, лишает его «возможности осторожно руководить действиями войск, чего приходилось опасаться, в особенности ввиду робкого характера Кутузова и его привычек придворного»119. Несомненно, отмеченная робость главнокомандующего была особого свойства, она проявлялась в отношениях с императором и двором. Он заботился о своем положении при дворе и дорожил мнением о себе государя, думал о своем благополучии и престиже. Есть немало свидетельств такого рассчитанного до мелочей поведения Кутузова. Как вспоминает Е. Ф. Комаровский, его первое свидание с только что взошедшим на престол императором Александром стало возможным только благодаря совету Кутузова, который подсказал, в какое время и где нужно оказаться, чтобы застать государя без свиты120. Да и после Аустерлица Кутузов вел себя как истинный царедворец. В январе 1806 года он писал жене о своем желании вернуться в Петербург, но просил ее, чтобы она устроила так, будто «государь меня сам позвал, это бы было приятнее в рассуждении публики, но ежели уже того не дождешься, то (надо) проситься, и для того посылаю к тебе просьбу, запечатанную к государю, ежели увидишь, что не позовут, то вели отдать через кого-нибудь, хотя через Ливена»121. X. А. Ливен был начальником военно-походной канцелярии императора. В обществе суждение о Кутузове как о льстивом царедворце было общим местом. Тогда же де Местр писал графу де Фрону: «Кутузов весьма хорош, если, конечно, императора не будет в армии, иначе он просто обратится в царедворца, думающего лишь об угождении повелителю, а не о войне»122.

Словом, Кутузов, как типичный царедворец, не решился отстаивать свое вполне разумное мнение, а поплыл по течению, которое и привело русскую армию к одному из крупнейших поражений в ее истории. Но при этом он оставался главнокомандующим с огромными полномочиями и ответственностью буквально за все. Кутузов был противником диспозиции Вейротера, даже не поставил под ней своей подписи, но она все равно связывалась с его именем. Неслучайно генерал Пржибышевский в рапорте о действиях своей колонны в Аустерлицком сражении писал: «Исполняя предписание диспозиции главнокомандующего господина генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова для третьей колонны…» и т. д.

Пусть диспозиция Вейротера была ошибочной, глупой, но даже исполняя ее, можно было избежать множества ошибок, сделанных как накануне битвы, так и в ходе ее, причем не только по вине австрийских генералов или русских придворных. Ведь они же не мешали Кутузову организовать эффективную разведку или лично провести рекогносцировку поля будущего сражения, как это сделал Наполеон. Вряд ли австрийские генералы могли возразить русскому главнокомандующему, если бы он настаивал на более разумном формировании колонн и четком плане их передвижения в начале операции, — тогда бы утром, выходя из лагеря, войска не начали сталкиваться друг с другом. Выше уже шла речь о других элементарных ошибках — об отсутствии конных разъездов или цепи стрелков перед колоннами, которые двигались к позициям неприятеля, о несогласованности в действиях самих наступающих колонн, об отсутствии координации их движения. Демонстративно устранившись от руководства всеми войсками и присоединившись к одной из наступающих колонн, Кутузов даже на этом участке действовал неудачно. В своей реляции 1 марта 1806 года императору Александру он призывает в свидетели царя: «Ваше императорское величество были сами свидетелем, что 4-я колонна (была) наиболее причиною поверхности, которую неприятель имел в тот день», и далее приводит эпизод с бегством авангардных батальонов Новгородского полка. Он пишет, что, кроме 4-й, «3-я колонна наиболее виновна, начальник ее (Пржибышевский. — Е. А.) вошел с людьми в деревню Кобельниц, не приняв никаких осторожностей, что и подало средство неприятелю обойтить оную колонну и взять большую часть людей в плен»123. Но ведь никаких «осторожностей» не предприняла ни одна из колонн и даже та, с которой двигался сам главнокомандующий! То, что обе эти колонны — 3-я и 4-я — были разгромлены, — вина не только Пржибышевского и Колловрата, но и Кутузова.