Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Как часто бывает на войне с рапортами после боя, этот рапорт главнокомандующего правдив только отчасти. Действительно, французам не удалось сбить русскую армию с ее позиций, французские войска понесли большие потери, но не могло быть и речи о том, что Наполеон разбит. Более того,

Беннигсен признавал в своих записках, что подход Нея и Бернадота представлял для него серьезную угрозу, и отступление с места битвы было по тем обстоятельствам наиболее разумным поступком. Да и число трофеев было им преувеличено. В реляции было сказано о 12 знаменах, но в Петербург отвезли только пять. Когда Александр спросил Беннигсена, где же остальные, главнокомандующий отвечал, что «во время сражения об них имел только словесные донесения, что они тогда не были собраны в одно место и некоторые проданы солдатами в Кенигсберге на рынке, ибо солдаты почитали французские орлы золотыми»43. Вполне возможно, что это была чистая правда. Солдаты, а особенно казаки, захватив вражеские знамена, могли их утаивать, чтобы продать и пропить. Известна произошедшая в 1826 году история, когда на рынке Нахичевани (!) отставной казачий урядник продавал знамя французского пехотного полка, взятое еще в 1812 году44. Кроме того, всегда происходила путаница с учетом знамен и значков. Последние (в виде небольших флагов, штандартов или орлов) не имели официального значения и создавались самими солдатами, чтобы не терять своих во время похода, бивака или в ходе боя. Но будучи захвачены в бою, эти значки причислялись противником к трофейным знаменам, резко увеличивая общее количество последних.

Впрочем, Наполеон тоже не стеснялся в описании своей победы. В отосланных в Париж сообщениях он извещал публику, что взял в плен 15 тысяч солдат противника и 18 русских знамен (наши считали, что они не потеряли в бою ни одного знамени). Сведения о потерях сторон, как всегда, разнятся. Спор между противниками (уже в лице позднейших историографов) о том, кто и сколько потерял, никогда не завершится — для окончательного, взвешенного суждения об этом нет достоверных материалов. Есть только один способ найти компромисс: никогда не принимать за подлинные данные одной стороны о потерях другой стороны, а ограничиваться лишь признаниями о собственных потерях. Потери русских в сражении при Прейсиш-Эйлау, согласно нашим же данным, составили 26 тысяч человек. Участник сражения Д. Давыдов считал, что наша армия потеряла «до 37 тысяч человек убитых и раненых, по спискам видно, что после битвы армия наша состояла из 46 800 человек регулярного войска и 2500 казаков»45. Французы полагали, что они потеряли в битве около 18 тысяч46. Будем так и считать.

Простояв десять дней на поле сражения, Наполеон сам начал отступление. Наблюдавшим за ним казакам оно не казалось маршем победителей — по дороге на Ландсберг и Мельзак они находили огромное число брошенных обозов, оставленных на дороге ослабевших и умирающих французских солдат. Маршал Ней писал тогда военному министру, что «войска были до крайности утомлены чрезвычайно затруднительными дорогами… Я полагаю, что человеколюбие требовало оставить в Ландсберге часть раненых, взятых из Эйлау, так как повозки, на которых их везли, сломались или совершенно завязли». Но не это беспокоило Нея — более всего он опасался, что придется бросить пушки, которые, как известно, всегда были дороже людей. 19 февраля он сообщал из Ландсберга с облегчением: «Всю ночь мы занимались вытаскиванием орудий и зарядных ящиков, дорогою завязших в страшной грязи… Вся наша артиллерия спасена, мы потеряем только пять зарядных ящиков»47.

Справедливости ради нужно признать, что у Прейсиш-Эйлау русско-французская борьба закончилась вничью: ни Беннигсен, боясь подхода Бернадота, не мог наутро атаковать Наполеона, ни Наполеон (знавший, что корпус Бернадота подойдет не раньше чем через два дня) не мог двинуть в бой свою обескровленную и уставшую армию. Противникам предстояло вновь, после отдыха, сойтись в схватке.

«Меня сильно донимают казаки». Не отдыхали только казаки. Они всегда выглядели лучше регулярных войск. Современник, впервые увидавший в сражении при Гейльсберге Матвея Платова и его казаков, вспоминал: «Он пронесся мимо нас на рысях, со своим Атаманским полком. Матвей Иванович Платов был сухощавый, уже немолодой человек, ехал, согнувшись, на небольшой лошади, размахивая нагайкой. Все казаки Атаманского полка носили тогда бороды, и не было бороды в полку (выше) пояса. Казаки одеты были в голубые куртки и шаровары, на голове имели казачьи бараньи шапки, подпоясаны были широкими патронташами из красного сафьяна, в которых были по два пистолета, а спереди патроны. У каждого казака за плечами висела длинная винтовка, а через плечо на ремне нагайка со свинцовою пулею в конце, сабля на боку и дротик в руке, наперевес. Шпор не знали тогда казаки. Люди были подобранные, высокого роста, плотные, красивые, почти все черноволосые. Весело и страшно было смотреть на них!»46

Как писал Беннигсен, он дал приказ Платову «днем и ночью тревожить казаками неприятельские аванпосты везде, где только к этому представится возможность. Наши казаки исполняли эту обязанность так хорошо, что в первые три дня сняли с неприятельских шкетов и аванпостов двух офицеров и до двухсот рядовых, не потеряв при этом ни одного человека». Тогда французы впервые столкнулись с таким видом военных действий, от которых не было противоядия, кроме внимания и буквального исполнения устава караульной службы — то есть того, чем в полевых условиях обычно пренебрегают, положившись на товарища или на авось. Л. Л. Беннигсен — человек, не склонный восторгаться другими, — пропел казакам настоящую восторженную песнь: «Казаки предохраняют отряды от внезапных нападений, они доставляют сведения о движении неприятельских войск в отдаленном еще расстоянии, с величайшим искусством захватывают в плен всякий раз, когда ощущается необходимость в пленных, чтобы получить какие-либо сведения; ловко перехватывают неприятельские депеши, нередко весьма важные; утомляют набегами неприятельские войска; изнуряют его кавалерию постоянными тревогами, которые они причиняют, а также тою деятельностью, осмотрительностью, бдительностью и бодрствованием, с которыми неприятельская кавалерия обязана отправлять постоянно свою службу, чтобы не быть захваченными врасплох казаками. Кроме того, они пользуются малейшей оплошностью неприятеля и немедленно заставляют его в том раскаиваться»49. Неслучайно с большой озабоченностью маршал Ней писал в январе 1807года Сульту: «…Ктому же меня сильно донимают казаки»50. А сам Наполеон, раздосадованный известиями о проделках казаков, назвал их «посрамлением рода человеческого» — «lа honte de Ilespelce humaine»51.