Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Действительно, раздосадованный поражением царь дал согласие на начало переговоров. Беннигсен написал соответствующее письмо французскому командованию и переслал его Багратиону, стоявшему на российской стороне у сожженного моста. Адъютант Багратиона переправился в лодке на французский берег, был принят самим Мюратом, а потом начальником Главного штаба маршалом Бертье, который заявил, что император Наполеон желает не просто перемирия, а мира.

Легко было догадаться, что мир этот будет тяжким для России, — Наполеон решил ковать железо, пока оно горячо.

Вначале было подписано перемирие, а 13 июня на плоту посреди Немана состоялась знаменитая Тильзитская встреча двух императоров, которая прошла, можно сказать, «в дружеской обстановке». Накануне царь запретил называть Наполеона презрительно «Буонопартией», а попам запретил ругать его «антихристом», и в течение нескольких лет цензура свирепо преследовала нарушителей запрета писать о Наполеоне плохое88. (Почти так же было с Гитлером и фашизмом в советской прессе осени 1939-го — первой половины 1941 года.) Багратион не был включен в делегацию, встречавшуюся с французами на плоту, а потом в Тильзите, объявленном на время переговоров нейтральным городом. Из военных в свите государя были генералы Беннигсен, Ливен, Уваров и Лобанов-Ростовский. Багратион же верхом, в числе прочих военачальников, провожал императора, ехавшего в коляске к переправе через Неман.

Когда с обоих берегов разом отчалили барки с императорами, все (и, думаю, Багратион) прильнули к подзорным трубам — увидеть Наполеона близко тогда казалось событием необычайным. Стоявший рядом с Багратионом его адъютант Денис Давыдов вспоминал: «Дело шло о свидании с величайшим полководцем, политиком, законодателем и администратором, пылавшим лучами ослепительного ореола, дивной, почти баснословной жизни, с завоевателем, в течение двух только лет, всей Европы, два раза поразившим нашу армию и стоявшим на границе России. Дело шло о свидании с человеком, обладавшим увлекательнейшим даром искушения и, вместе с тем, одаренным необыкновенной проницательностью в глубину характеров, чувств и мыслей своих противников… Я видел его, стоявшего впереди государственных сановников, составлявших его свиту, особо и безмолвно. Время изгладило из памяти моей род мундира, в котором он был одет, и в записках моих, писанных тогда наскоро, этого не находится, но, сколько могу припомнить, кажется, что мундир был на нем не конно-егерский, обыкновенно им носимый, а старой гвардии. Помню, что на нем была лента Почетного Легиона, чрез плечо по мундиру, а на голове та маленькая шляпа, которой форма так известна всему свету. Он даже стоял со сложенными руками на груди, как представляют его на картинках. К сожалению, от неимения опоры подзорная трубка колебалась в моих руках, и я не мог рассмотреть подробностей черт его так явственно, как бы мне этого хотелось»89. Видевшая тогда же Наполеона графиня Фосс записала в дневник: «Он поразительно дурен собою: толстое, обрюзгшее смуглое лицо, сам толстый, маленький, никакой фигуры, круглые, большие, тревожно бегающие глаза, выражение лица жестокое, истинный дьявол во плоти. Только один рот у него красивый, и зубы хорошие»10. Любопытно, что низкорослость Наполеона стала общим местом. Посмертные измерения тела бывшего императора, сделанные доктором Аттомарки, показали, что Наполеон был ростом 168,6 сантиметра, иначе говоря, был выше двух третей своих солдат, средний рост которых в пехоте составлял 162–165 сантиметров91.

Что, кроме любопытства, испытывал при виде Наполеона Багратион, не могший не ценить гений этого необыкновенного человека, нам неизвестно. Наверное, как и другие генералы и офицеры, не остывшие от Фридланда, он испытывал чувства досады и сожаления. Давыдов пишет, что французы были на редкость вежливы и приветливы и ни в чем не показывали своего превосходства (об этом якобы был тайный приказ Наполеона). «За приветливость и вежливость мы платили приветливостями и вежливостью, и все тут. 1812 год стоял уже посреди нас, русских, с своим штыком в крови по дуло, с своим ножом в крови по локоть». Пока шли свидания императоров, Багратион находился в Главной квартире. Давыдов, молодой лейб-гусар, жаждавший увидеть поближе Наполеона, не раз отпрашивался у Багратиона в Тильзит. «Князь, — пишет Давыдов, — столько же взыскательный начальник во всем, что касалось до службы, столько снисходительный и готовый на одолжение подчиненным своим во всяком другом случае, согласился на мою просьбу без затруднения и почти ежедневно посылал меня с разными препоручениями к разным особам, проживавшим тогда в Тильзите»92.

27 июня 1807 года был заключен Тильзитский мир. В тот же день Беннигсен был уволен в отставку, естественно, «до излечения болезни». Как будто в пику ему новым главнокомандующим был назначен его враг генерал Буксгевден, вызванный в Тильзит из Риги. Другим рескриптом император лишил чиновников провиантского и комиссариатского ведомств за явные злоупотребления и воровство права ношения армейского мундира. Мало кто тогда удостоился наград, и только казаки атамана Платова, ставшие с той поры необыкновенно популярными в Европе из-за своей экзотической внешности и мужественного проворства, получили почетное знамя. И было за что: за эту кампанию они захватили 139 офицеров и 4196 солдат противника! Самих же казаков в войсках было не больше трех-четырех тысяч.

Солдаты и офицеры еще долго стояли на Немане. Как вспоминал Н. Г. Левшин, раненых офицеров содержали в Риге, не давая им выехать в Россию «для того, чтобы сохранить в тайне Фридландское несчастное сражение»93. Только по заключении Тильзитского мира армия двинулась в Россию. Багратион вслед за царем выехал в Петербург. Его прощание с сослуживцами было теплым. Ермолов писал: «Войска арьергарда возвращены в дивизии, коим они принадлежали, мы все, служившие под командою генерала князя Багратиона, проводили любимого начальника с изъявлением искренней приверженности. Кроме совершенной доверенности к дарованиям его и опытности, мы чувствовали разность обхождения его и прочих генералов. Конечно, никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить помнить о том подчиненных. Солдатами он был любим чрезвычайно»94.

Завершая свои воспоминания о неудачной кампании в Восточной Пруссии, Денис Давыдов писал: «Наконец, 27 июня заключен был мир. Войска наши выступили в Россию, князь Багратион отправился в Петербург, и я туда же. Отдых наш был непродолжителен: в январе месяце (1808 года) мы уже были с войсками, воюющими в Финляндии. Это напоминает мне слова незабвенного друга моего и боевого собрата Кульнева: “Матушка Россия, — говаривал он тогда, — тем хороша, что все-таки в каком-нибудь углу ее да дерутся”. В то время был еще другой угол, где дрались, — это Турция, куда князь, следовательно, и я за ним, явились по прекращении военных действий в Финляндии. Блаженная была эпоха для храбрости! Широкое было поприще для надежд честолюбия!»1 Добавим от себя: и не только для отдельных храбрецов и честолюбцев с ментиком за спиной, но и для России. Дело в том, что после подписания Тильзитского мира и явления всем столь нежданной дружбы с Наполеоном русская внешняя политика претерпела существенные перемены. Россия, как тогда казалось, предстала вместе с Францией перед всей Европой вершительницей судеб мира, или, по словам Александра I, Россия определяла «жребий земного шара». «Разделим мир» — таким было предложение Наполеона Александру в Тильзите. Условно говоря, речь шла о том, чтобы Россия и Франция поделили мир между собой, как некогда Португалия и Испания: Наполеону — запад, России — восток. При этом такое «мелкое препятствие», как противодействие Англии, предполагалось нейтрализовать с помощью континентальной блокады, а также задуманного Наполеоном и некогда поддержанного Павлом I русско-французского похода в Индию. Там-то Наполеон и намеревался переломить хребет могущества «Владычицы морей»2.