Виктор Кузнецов - Сергей Есенин. Казнь после убийства

телеграмма Троцкого, удостоверение № 45370 о службе его холуя в «Поезде Наркомвоена», личные записки Зиновьева о разрешении его подопечному иметь револьвер, о подарке ему велосипеда и т. д.

Князев болезненно следил за ходом антитроцкистской кампании в СССР, о чем говорят собранные им. соответствующие вырезки из газет.

Если учесть, что ядро преступной группы, заметавшей следы злодеяния в «Англетере», составили участники кровавых рейсов «Поезда Троцкого» (Яков Блюмкин, Георгий Устинов, Петр Подашевский и др.), сомневаться в характере порученного Князеву задания в морге не приходится. Он выполнял роль цепного пса у трупа Есенина.

Коль речь у нас зашла о чисто медицинских вопросах, пора сказать о причинах гибели Есенина с точки зрения судмедэксперта Александра Григорьевича Гиляревского (1855–1931). [149] Судмедэксперт А. Г. Гиляревский. Протоколы вскрытия мертвых тел. Книга 1-я. 6 января 1926 г. Экспертиза тела Виктора Витенберга. Лист 17. Мэрия Санкт-Петербурга. Архив судмедэкспертизы. — О Гиляревском А. Г. см. также справку ЦГА от 6 декабря 1988 г. (№ 280). Многие утверждают, что именно он производил вскрытие тела покойного поэта, и в качестве дополнительного аргумента используют московский архивный акт за подписью доктора Голанта.

Иван Борисович Голант (под этим именем он фигурирует в современной литературе о Есенине). В 1926 году он опубликовал в «Клиническом архиве» (Л. Т. II. Вып. 2), наверное, самую грязную в истории психиатрии статью «О душевной болезни Есенина». В ней такие выражения: «величайший лирик пьянства», «…остается удивляться поистине пьяной любви поэта к зверям и всякого рода скоту», «…распад, расщепление личности» и т. п. (Есенина 5 признавал абсолютно здоровым всемирно известный французский психолог Пьер Жане.), Автор этих и многих других гнусностей приседал на цыпочки перед Леопольдом Авербахом, приятельствовал с небезызвестным рифмоплетом Александром Крученых». заполонившим своей антиесенинской «продукцией» (так [он именовал жанр своих злобных брошюрок) нэпмановский книжный рынок. Но Бог с ним, с этим окололитературным шулером, вернемся к Евгению Яковлевичу Голанту — никакой ошибки! — так его правильно именовать. Сей жулик от науки, оказывается, одно время обретался в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена. Что примечательно — штатным доцентом вчерашний «профессор» утвержден 1 сентября 1929 года, когда троцкистские крысы побежали из своих насиженных нор в спасительные теплые углы. В Ленинграде жила сестра Голанта, тоже психиатр [150] Р. Я. Голант являлась сотрудницей Психоневрологической академии Государственного рефлексологического института по изучению мозга. , — видимо, она и порадела братцу, — не исключено: редактировала его «трактаты» в «Клиническом архиве», собрание выпусков которого представляет почти всю русскую литературу сумасшедшим домом.

Отыскалось и небольшое «дельце» Е. Я. Голанта. В нем есть любопытная пометочка: «1918–1920 годы. Внешкольн. п/о, криминол.», что, очевидно, расшифровывается как занятие сим мужем в некоем специальном подотделе криминологией.

В 1933 году в пединституте им. Герцена Е. Я. Голант исполнял обязанности заведующего кафедрой педагогики, но студенты почему-то не замечали его ума и познаний и протестовали против его лекций (это во времена-то всеобщего послушания); в ту пору профессиональный лжец пропагандировал псевдонауку педологию, и на одном из собраний (2 апреля 1937 года) директор института Н. И. Стриевская, разгромив новомодный абстрактный зуд, сказала о Голанте:«.. редко бывает в институте, мало и плохо работает». [151] ЦГА, ф. 4331, оп. 34, ед. хр. 94 (Ленинградский педагогический институт им. А. И. Герцена). Общее собрание коллектива института от 2 апреля 1937 г. Критика директором института Н. И. Стриевской профессора Голанта. И добавила: «Поменьше бы каялись, побольше бы работали…»

Итак, перед нами типичный негодяй своего времени. За свои мерзости он наверняка «пострадал», позже за подлость реабилитирован.

После XIV съезда РКП(б) и особенно после 1929 года Князева, пропагандиста красного террора и мировой революции, выставили на задворки литературы, против чего он горлодерски возмущался, кроя на всех углах Сталина. «Ваша судьба, — писал ему в тот период его друг Лелевич, — вызывает во мне целый взрыв возмущения. — И успокаивал: —.. Крепись! Классовая и неотделимая от нее историческая справедливость возьмет свое!» («Справедливость» сей «неистовый» ревнитель 20-х годов понимал как обязательное собственное господство.) По закону нравственного возмездия, в 1937 году пришел черед Красному Звонарю отвечать за рифмованные призывы к кровавому насилию и отрицание всего святого. Разумеется, позже нашлись духовные родственнички Князева-Шарикова и Лелевича-Швондера, реабилитировавшие своих предшественников.

Теперь, надеемся, понятно, почему в ночь с 28 на 29 декабря 1925 года Князев сторожил тело Есенина в морге Обуховской больницы на Фонтанке. Здесь-то он и сочинил пространное стихотворение (опубликовано в ленинградской «Новой вечерней газете»). Из этого опуса часто цитируют следующую строфу:

Четверостишье обычно приводят как деталь — аргумент в пользу версии убийства Есенина. Меж тем все стихотворение говорит как раз об обратном. Не мог Князев разделять мнение о насильственной смерти поэта! Не для того он был приставлен цепным псом у заледенелого тела. Подпись под элегической балладой («Живший его стихами») насквозь лицемерна. Никогда Князев не сочувствовал таланту Есенина и близких ему крестьянских поэтов — достаточно прочитать его пышущую к ним ненавистью книжку «Ржаные апостолы..»(1924), в которой он «стирает в порошок» Николая Клюева и его собратьев по перу и глумится над Россией.

«Все мы труп бесценный охраняем», — пишет странный ночной сиделец. «С какой целью?» — задаем мы резонный вопрос. Почему на роль сторожа выбран не какой-нибудь служитель прозекторской (здесь работали восемь человек), а заботливо опекаемый партцарьком Зиновьевым преданный ему бард?

Проверка показала: Князев действительно провел ночь в морге Обуховской больницы. В том же стихотворении он пишет: «Вон Беляев… кровью залит весь…» К трупу была прикреплена бумажка с фамилией страдальца. В ленинградской газетной хронике происшествий мы нашли заметку, сообщавшую о подростке Александре Беляеве, зарезанном трамваем в процессе его неудачной попытки вскочить на ходу на подножку. Так что Князев и вправду дежурил у тела убиенного Есенина.

Какой-то абсурд в стиле Гойи. Абсурд присутствует во всей «англетеровской» истории: в контрольно-финансовых списках жильцов гостиницы фамилии Есенина нет, но его упорно в нее «поселяют»; ванны в 5-м номере нет (сохранилась инвентаризационная опись «Англетера», март 1926 года), но воспоминатели «затаскивают» в нее поэта да еще присочиняют для пущей убедительности скандальный сюжетец с подогреваемым без воды котлом; милиционер, вчерашний наборщик солидной типографии, прошедший комиссарскую выучку и экзамен секретно-оперативной школы, составляет полуграмотный «акт» и дает его на подпись явно избранным понятым; следственный фотограф почему-то устраняется, а на его месте в злосчастном 5-м номере тут как тут придворный кремлевский мастер Моисей Наппельбаум, влюбленный в Свердлова и Дзержинского и «кстати» пожаловавший из Москвы; тело поэта еще не остыло, нет еще результата судмедэкспертизы, а ленинградские газеты наперегонки сообщают о самоубийстве, наконец — исчезают многие важнейшие документы есенинского «дела», как будто речь идет о зауряднейшем несчастном, а не о европейски известном человеке, стихи которого уже при жизни переводились в двадцати странах!