Александр Волков - Опасная профессия

И я, можно сказать, завис в воздухе. Обратно в Прагу уже не вернешься, а тут стена — никаких оснований надеяться, что Медведев изменит свое решение, нет. И никаких вариантов другой работы не просто не существует в данный момент, но и не просматривается, потому что предположение о некой «мохнатой лапе», не той, что подсаживает тебя на хорошее место, а, напротив, той, что перегораживает тебе путь в любом направлении, подтверждается еще раз и очень убедительно.

Это парение в воздухе без каких-либо надежд на благополучное приземление хоть где-то длится ни много, ни мало 17 дней. Водолазов защищал меня самоотверженно и отчаянно, вплоть до того, что написал ректору письмо, в котором не только превозносил мои личные качества, но и выражал готовность подать заявление о своем уходе из Академии, коль дело упирается в отсутствие вакансии, вот, мол, вам и будет вакансия. Но все тщетно.

Однако в одно прекрасное утро я просыпаюсь с мыслью, поистине гениальной, и мчусь в Академию, разыскиваю Гришу, излагаю ему свою идею. Я просто представил, как продолжился путь написанного мною заявления, поскольку хорошо знал всю эту кадрово-канцелярскую механику.

Что делает заведующий кадровым отделом журнала Саша Соколов, когда шеф-редактор визирует мое заявление, то есть дает согласие на освобождение от должности? Готовит соответствующее представление в Международный отдел ЦК КПСС. Что — пишет новую бумагу? Да нет, конечно. Он делает ксерокопию с моего заявления, правит его, перепечатывает текст, в результате чего рождается новая бумага:

«В Международный отдел ЦК КПСС. Просим освободить А. И. Волкова от должности заведующего отделом обмена опытом партийной работы в связи с окончанием срока загранкомандировки. Ему предоставляется место профессора Академии общественных наук при ЦК КПСС. (Согласие ректора имеется). Ю. А. Скляров».

Опять же я могу сейчас ошибиться буквально в одном-двух словах, но не в основе текста.

Что делают в Международном отделе? Готовят представление в Секретариат ЦК КПСС, поскольку моя должность входит в номенклатуру Секретариата. И снова: пишут оригинальный текст? Конечно, нет. Делают ксерокопию с представления Шеф-редактора журнала, правят ее, перепечатывают и направляют в Секретариат. Теперь документ звучит, примерно, так:

«В Секретариат ЦК КПСС. Международный отдел ЦК КПСС просит освободить А. И. Волкова от должности заведующего отделом обмена опытом партийной работы журнала «Проблемы мира и социализма» в связи с окончанием срока загранкомандировки. Ему предоставляется место профессора Академии общественных наук при ЦК КПСС. (Согласие ректора имеется)». Тут я могу ошибиться не в одном слове, но никак опять же не в основе текста. Однако я уже точно знаю, каким вышло постановление Секретариата:

«Освободить заведующего отделом обмена опытом партийной работы журнала «Проблемы мира и социализма» А. И. Волкова от занимаемой им должности в связи с окончанием срока загранкомандировки. Ему предоставляется место профессора Академии общественных наук при ЦК КПСС. (Согласие ректора имеется)».

Рассказав все это Водолазову, я говорю ему:

— Вот теперь, Гриша, скажи Медведеву: пусть он идет в ЦК и доказывает, что согласия не давал.

Мы оба, конечно, хорошо представляли, что такого быть никак не может. Тогда ректор уверял бы кого-то, не знаю даже — кого, что Международный отдел ЦК КПСС и лично его заведующий, секретарь ЦК КПСС тов. Б. Н. Пономарев слукавил, солгал, в лучшем случае представил в Секретариат непроверенный документ, необоснованно утверждая, что «согласие ректора имеется». И, хуже того, непроверенное решение принял сам Секретариат ЦК.

Короче говоря, на другой же день я был зачислен на работу.

Умер Зародов. Мне трудно вспоминать эти дни, тем более что испытываю чувство вины, поскольку не смог поехать в Москву и проводить его в последний путь: я как раз уезжал в Люксембург на международный симпозиум, за организацию которого отвечал. Это было в апреле 1982 года. Накануне 1 мая я получил письмо, которое выглядело как обычное праздничное поздравление. Внутри лежала открытка с первомайским плакатом, но на обороте ее было написано: «Держись за сердце, Саша!»

Не сразу даже дошло, что бы это значило. Потом обратил внимание на то, что подписи под текстом нет, обратного адреса — тоже, а написана та странная фраза, как и адрес на конверте, печатными буквами. Прикидывал и так, и этак, но выходило только одно: анонимный автор открытки злорадно предупреждает: теперь-то тебе придется плохо, потому что умер тот, кто тебя защищал, поддерживал, теперь «держись за сердце!»

Раньше я думал, что такое бывает только в книгах, в кино, быть может, с кем-то бывает, но со мной не может быть. И почему бы этому быть? Как же надо ненавидеть адресата, чтобы сесть и писать ему такое изуверское, по сути, «поздравление» со смертью близкого человека! Не знаю того, кому бы я настолько насолил. Или кто-то бы так мне завидовал, был уязвлен, скажем, моим продвижением по служебной лестнице. Но ведь кто-то написал письмо и в ЦК тогда, когда меня должны были взять туда на работу! Я начинал думать, что эти два факта как-то сходятся.

Прошло уже много лет с тех пор, как возникла завязка всей этой истории, но развязки все нет. И уже не будет, наверное. Он, этот ответ, не имеет уже для меня практического значения, и все же не могу сказать, что я полностью потерял к нему интерес. Однако я прекратил поиски автора обоих писем, особенно как раз из-за второго письма: просто считал уже непорядочным для себя хоть кого-то без оснований подозревать в такой подлости.

Зародов как-то сказал мне под настроение: тебе не выбраться отсюда (из Праги), если не напишешь докторскую диссертацию, а вот с ней мог бы постучаться в какой-нибудь научно-исследовательский институт или стать профессором. Так я и сделал в конце концов, что ясно из предыдущего текста, стал доктором и профессором. И в этот момент кончилась жизнь, приносившая радость дела (просилось слово «творчества», так складнее, привычнее для уха и глаза, но «дела» — точнее). Да, журналистика — «вторая древнейшая профессия», столь близкая самой древнейшей во многих случаях, но для меня она оказалась первой и единственной любовью. Все, что было после, стало просто продолжением существования. Потому мне пока и не хочется писать о перестройке, о бурных и значительных для общества событиях после 1985 года: я был и чувствовал себя как бы в стороне от них, оказался вытолкнутым из стремнины перемен, хотя и пытался писать о них. Сказалось и долгое отсутствие в Москве, разрыв связей, а главное все же то, что уже не смог вернуться в какую-то редакцию.