Михаил Ребров - Космические катастрофы. Странички из секретного досье

Увы, время меняет оценки прошлого. Не по справедливости — по злобе. Подвиг космонавта, создателей корабля и ракеты нарочито принижается, сводится к масштабу обыденной усредненности. Старт "Востока" трактуется как нечто "вымученное, сугубо пропагандистское". Злобствующие выбирают самый бесхитростный путь, исходя из узкозаданной темы — и Королев, и Гагарин, и "Восток", и 108 минут первого космического путешествия — все это "мыльный пузырь", "фарс", "драма в жанре трагикомедии". А мы — восхищенные истуканы, падающие ниц, кликушествующие в угоду власти и времени. Того времени.

Схема "Востока" с катапультой. Так Гагарин покидал свой корабль.

Так что же, Гагарин — не герой нашего времени? Да, он герой своего времени — времени начала великого штурма космоса, грандиозных успехов и неудач, дерзновенных замыслов и рискованных экспериментов. Гагарину было чем гордиться — не в пример тем, кто так ничего и не сделал в своей жизни. И останется он в памяти землян навсегда.

Границу между правдой и ложью всяк, понятное дело, устанавливает по-своему. Легенда об ужасе Гагарина перед неизбежным сопрягается с его неосознанной безмятежностью "подопытного кролика", смятение Королева перед давлением Хрущева с палящим огнем взаимной неприязни. И все это со ссылками на документы, доверительные свидетельства очевидцев. Откуда взялись они, эти "единственные хранители правды", претендующие на монопольное владение истиной? Отвечу: самозванцы. Они не работали в подлипковском ОКБ, не служили на Байконуре, ни разу не видели Королева и Гагарина в лицо, не присутствовали ни на одном старте и тем более на совещаниях Совета Главных или заседаниях Госкомиссии (об этом говорю с полной ответственностью и готов доказать). Но вот изолгать (читай — лгать), опошлить, осквернить святыню они умеют. Отсюда и дискуссия на тему "Случайно ли Гагарин стал первым?"

Более 35 лет минуло со дня того великого начала, а вопрос, по сути, так и остается открытым. Стремление добраться до истины рождает множество мифов и легенд — хитро замысловатых или до убожества простых. Одни утверждают, что главенствующую роль сыграла обвораживающая улыбка Гагарина, другие ссылаются на то, что он "ровно шел по всем дисциплинам подготовки" — и в чем-то опережал товарищей, третьи говорят о "рабоче-крестьянском происхождении и русской национальности"… Быть может, каждый из этих факторов и сыграл какую-то роль, но далеко не решающую. И "лотерейного билета счастья" никто не вытаскивал.

"Нас было много на челне", — продекламировал как-то Герман Титов, когда речь зашла об отборе в первый космический отряд. Их было три с половиной тысячи — военных летчиков, добровольцев, с весом, не превышающим 68 килограммов, — обязательное условие. Отобрали 20, примерно равных по всем критериям возрастного, медицинского и летно-профессионального отбора. В начале 60-го они прибыли в Москву, чтобы начать подготовку.

И все-таки какой факт стал решающим? Встречи с Сергеем Павловичем Королевым, Николаем Петровичем Каманиным, Евгением Анатольевичем Карповым (он был первым начальником ЦПК), Анатолием Семеновичем Кирилловым (ракетчиком-испытателем Байконура), самим Юрием Гагариным да и другими дают основание без всяких домыслов сказать: номером один Гагарин стал не на предстартововой Госкомиссии и не на обсуждении "объективок" в аппарате ЦК, а много раньше.

Правда такова. Королев "положил глаз" на Гагарина при первом знакомстве с "двадцаткой". Несколько позднее, когда будущие космонавты приехали на смотрины корабля в КБ, главный конструктор подвел их к одному из двухсполовинойметровых шаров и с лукавинкой спросил: "Думаю, желающие посидеть найдутся?" Наступила пауза. Молчание прервал Гагарин: "Разрешите, Сергей Павлович?" Получив "добро", он устремился к люку, но вдруг остановился. Быстро снял ботинки и, оставшись в носках, ловко забрался в кабину. От Королева это не ускользнуло. "Вот так разуваются, входя в дом, в русских деревнях", — подумал про себя.

Имея много данных о каждом, Королев и потом приглядывался к Гагарину с повышенным интересом. Профессор К.Феоктистов (конструктор и космонавт) признавал: "Гагарин нравился нам всем, а особенно Сергею Павловичу. Да и сами ребята тоже ощущали его лидером и задолго до полета "назначили" быть первым". Готовить двадцать человек по ускоренной программе было непросто. В августе 60-го (кажется, 30-го числа) правительство утвердило Положение о космонавтах СССР, для непосредственной подготовки к полету на "Востоке" (точнее — на "Востоке-3") отобрали "ударную шестерку": Юрий Гагарин, Валентин Варламов, Анатолий Карташов, Андриян Николаев, Павел Попович, Герман Титов. Так записано в документе. Обратите внимание — порядок алфавитный, но первой стоит фамилия Гагарина (кстати, командиром экипажа многоместного корабля Королев уже тогда планировал Володю Комарова). Так получилось, что из-за травм, полученных на тренировках, Варламова и Карташова заменили Валерием Быковским и Григорием Нелюбовым. 18 января 1961 года генерал Каманин составил не подлежащий оглашению список кандидатов в такой последовательности: Гагарин, Титов, Нелюбов, Николаев, Быковский, Попович. И снова Гагарин первый среди равных.

Евгений Анатольевич Карпов рассказал мне и такой любопытный факт. Ребятам из отряда было предложено высказаться о "первом": свои суждения, свои прикидки, конфиденциально, письменно. Девятнадцать назвали Юрия Гагарина, один (Марс Рафиков) — себя. Мотивируя это своим "космическим" именем. Это было осенью 1960 года.

Вот уже который час решали они гамлетовское "быть или не быть". Тон задавал Королев. Спорили до хрипоты, потом в усталой задумчивости откидывались на спинки стульев. Шло заседание Госкомиссии. Вел его Константин Николаевич Руднев — председатель комитета по оборонной технике. Он с завидным терпением выслушивал собравшихся, гасил страсти. И вдруг наступила тишина: ни шелеста бумаг, ни терзания, ни вздохов. Руднев потер воспаленные веки, как бы настраиваясь на новую волну, минуту-другую выжидал.

— Я так понимаю, — нарушил он молчание, — особых мнений не будет, все за отправку изделия в Тюратам?..

Собравшиеся ответили молчаливым согласием, хотя кое у кого были сомнения, и в душе они считали, что пуск следовало бы отнести на некоторое время. Быть может, эта настороженность появилась после откровений Королева о возможных нештатных ситуациях. Полет человека пусть на усовершенствованной, но, по сути своей, боевой ракете рождал опасения. К тому же присутствие пилота в корабле ужесточало требования ко всем бортовым и наземным системам. Однако тот же Королев был тверд: "Надо пускать!"