Вардван Варжапетян - Пазл-мазл. Записки гроссмейстера

Двух цепных псов на себя взял Изя великий охотник. Завыл по-волчьи, они и забились в конуру, нос не казали. Нас четверо было: Изя-охотник, я и два брата Поташники. Вышибли дверь. «Руки вверх!» А не догадались на крышу влезть да в трубу кинуть гранату. А Биба через чердак – в слуховое окно – и спрыгнул на Жору Поташника. Зарезал – и деру!

Ефим Поташник хотел спалить хату вместе с Бибихой. «А жгите! А я этих щенят своей рукой, как курей, зарежу!»

Откуда евреи? Опять Биба выследил? Нет, сватья привезла из Фастова. Немцы набили несколько вагонов детьми, вывезли из прифронтовой полосы и на станциях меняли детей на продукты: за мальчика – две курицы и десяток яиц. За девочек та тетка не знала. Она семерых пацанов выменяла для своего хозяйства. А двух привезла Бибихе – обменять на ковры и хрусталь.

А ведь Бибиха зарезала бы тех цыплаков. Уже замахнулась кухонным ножом на них, как Авраам на сына своего Исаака.

Спасибо Изе-охотнику! У меня-то язык присох, а коленка ноги (я сидел на лавке с маузером, охранял дверь) сама запрыгала, чуть не выбила оружие из руки.

А Изя так рассудительно ей говорит:

– Богом клянусь: не станем смерти искать для твоего Бибы. Но и он пусть евреям смерти не ищет. Она и без него нас найдет.

Видно, любила Бибиха своего полицая. Встала перед божницей, перекрестилась. И Изя тоже.

А детишек мы с собой взяли. Лошадь полицаеву запрягли. Убитого Поташника на телегу, и сами на нее.

Вот такое пополнение неожиданно прибыло. Потом в Ровно определили их в детский дом. Потом партизанский генерал Алексей Федорович Федоров помог определить их в суворовцы, в Киевское училище. Ни имен их, ни фамилий не знаю. А Бибиха в глазах так и стоит с тесаком.

Ихл-Михл, Берл, Идл могли убить еврея, когда тот еврей заслуживал смерти. Как Гриню Шлица. Я им не судья. Я – ими спасенный.

Они вывели нас, чярнухинских, и других, примкнувших до нас, из топи, куда нас загнали. Из бездны, огненной печи, газовни, расстрельной ямы. Все слова можно подставить, они все равно теперь ничего не значат. Куличники вывели нас вообще из нелюдей в люди. Каждого из нас Ихл-Михл взял на закорки и перенес как маленьких через реку, где нам было с головкой. Через реку крови, чтоб мы ноги не замочили. А на том берегу людей не было. Одни мы, евреи.

Ихл-Михл спас нас.

И спас реб Наумчик, да будет имя его благословенно.

И спас наших детей меламед Рубинов.

И спасла Дора Большая. Она превращала мальчиков в мужчин. Конечно, это вам не бар-мицва и все, что положено в таком случае. Но умные мамы потом, после бар-миц вы, сами отводили сыночков к Доре.

Что Дора делала? Раздевалась сама. Раздевала Беника или Давидку. Брала его руки и гладила его рукой свое женское. И брала рукой его мужское, а оно уже само все понимало.

Мужчины украшали Дору, как елку. У нее одной была своя землянка или шалаш на одну. Даже у Ихла-Михла не было – он зимой и летом жил в штабе.

Про петуха не помню... упоминал уже? Он и будил Дору, и сторожил, а шпоры у него были опасные.

От Доры пахло шиповником и ромашкой, сухими корешками, травой.

Как-то само собой получилось, что на следующую (после визита к Доре) субботу Бенциона или Давида (или обоих сразу) звали в миньян на молитву – они же мужчины!

Мудрецы наши вразумляли нас: «Когда десять человек находятся вместе для изучения закона, дух Божий среди них». А как же иначе?

Самую необычную историю, которую я слышал о миньяне, рассказал Виктор Городецкий, который служил в Восточном Берлине молоденьким офицером в авиадивизии:

– Май 48-го. В один прекрасный вечер вызывает меня через порученца заместитель начальника политотдела полковник Гинзбург. Он там же, при политотделе, и жил, им с женой площадь выделили. Заводит меня Гинзбург в комнату, что-то вроде помещения для политзанятий или собраний. В комнате молча кучкуются еще несколько офицеров, в основном из того же политотдела, из штаба дивизии, но не только. Жена Гинзбурга быстренько собрала на стол, выставила бутылку и исчезла. А я пытаюсь сообразить, что же мы отмечаем, по какому поводу собрались. Гинзбург окна зашторил. Капитан Резницкий, тоже политотделец, говорит с облегченьем: «Миньян есть. Надеть фуражки!»

Я из «сознательной» семьи и слово это – миньян – последний раз слышал очень давно, в детстве. Конечно, прошиб пот и в глазах, наверное, недоумение отразилось, потому что полковник Гинзбург пояснил: «Создано государство Израиль. Помолимся, евреи!»

Ребе Наумчик и Дора вывели нас из Египта в Израиль.

Понимаю, как смешно читать такое. Что вы нам тут приводите частные примеры? Но иногда слагаемое больше всей суммы. Это я вам как математик говорю. Кроме того, мы же все состоим из частностей, а не из чего-то вообще.

Гитлер тоже вел немцев. Фюрер. Führer. Это по-немецки и есть «вождь, вожатый, путеводитель». Вот он и привел их... в бункер, где ему пригодилась отрава, которой сперва отравили овчарку. Так фюрер излечился от помешательства. А немцы? В смысле народа? Как у них с этим? Выздоровели? Поправились? Не в смысле веса. Лишний вес в старости ни к чему. И лишние вопросы тоже. Но не уносить же их с собой в могилу.

Откуда они берутся, вопросы? С каждым годом все больше. Вроде должно быть наоборот: человек же с годами умнеет. Иначе зачем он живет? Но со мною наоборот. Боюсь, с одиннадцати лет мой ум не подрос. Но на один вопрос все-таки, пока жив, хочу услышать вразумительный, ясный, громкий ответ. Не почему немцы убивали евреев. Это их дело. И, разумеется, наше. Вопрос в другом: почему они убивали нас с радостью?

Спросить Господа не поворачивается язык. Задать такой вопрос – значит осквернить Имя Всевышнего.

Знаю: Гитлер был помешан на евреях. Знаю: вся Европа стала громадной крысоловкой для евреев, нигде не было спасения, даже в самых темных щелях, углах, норах. Действительно, коричневая чума.

Но теперь мне известно и другое. Был приказ Гиммлера: кто не хочет участвовать в казнях евреев, может отказаться. Были, которые отказывались. Самое строгое наказание, которое им грозило, – отправка на фронт. Никогда никого не расстреливали за то, что отказался стрелять в еврея.

Были каратели, сходившие с ума от безумия, участниками которого они стали; были стрелявшие в себя, а не в евреев. И была еврейка, каждый день войны благодарившая Всевышнего: «Спасибо, Господи, за то, что они не все такие».

И я благодарю тебя, Господи, хотя война давно окончилась: «Спасибо Тебе за то, что они не все оказались такие». За то, что в сумасшедшем доме «Deutschland» оставались нормальные люди.

Jedem das Seine. Каждому свое.

Это перевод на немецкий чеканной бронзовой латыни: suum cuique (каждому свое). Из кодекса Юстиниана (543 г.), параграф 3, ст. I Римского права: «Justutia est constans et perpetua volundas jus suum cuique tribuens» – «Предписания права следующие: честно жить, никого не обижать, воздавать каждому свое ».