Симона де Бовуар - Сила обстоятельств: Мемуары

Правительство пролило кровь, чтобы разогнать пятьдесят тысяч манифестантов, а теперь вынуждено было позволить семистам тысячам прошествовать по бастующему городу. Молчаливые, дисциплинированные массы доказывали ему, что не используют свою свободу ради того, чтобы предать Париж огню и мечу, и если бы полиция не пускала в ход дубинки, никто не задохнулся бы и не был затоптан. На протяжении всего пути активисты обеспечивали безупречный порядок. В сумрачном свете непогоды сильный ветер хлестал деревья, черные под почерневшими небесами; падал мокрый снег, от которого стыли ноги, но мы шли не останавливаясь, нас согревало мощное присутствие вокруг нас. Я надеялась, что для родственников погибших оно было поддержкой, наделяя смыслом их скорбь. А для погибших этот апофеоз был столь же внезапным, как сама смерть. «Прекрасные похороны»: обычно они бывают подготовлены всей жизнью, так что в каком-то смысле усопший на них присутствует. Но в данном случае — нет. Они отсутствовали даже на этой обратной стороне своего отсутствия.

Когда мы прибыли к Пер-Лашез, небо стало ясным. Люди взобрались на стену кладбища, другие — на могилы. Застыв неподвижно, мы слушали «Траурный марш» Бетховена. Ветер гулял среди черных ветвей, придавая этому мгновению еще большую драматичность. Боже мой! Я так ненавидела французов! Вновь обретенное братство потрясло меня. Почему так поздно? Доминика Валлон от имени Национального союза студентов Франции, затем секретарь Французской конфедерации христианских трудящихся, выступая, напомнили о бойне 17 октября, обвинив правительство в убийствах 8 февраля. Все, казалось, одобряли их речи, и я задавалась вопросом: если бы компартия, если бы профсоюзы мобилизовали массы на борьбу против Алжирской войны, разве они не пошли бы за ними? Безусловно, не следовало все сваливать на обстоятельства, на структуры, сложности и расколы, но наверняка это утро свидетельствовало о расточительно неиспользованных желании и готовности людей. Не знаю, утешала меня такая очевидность или огорчала.

Мы пересекли кладбище. У Виктора Ледюка лоб был заклеен лейкопластырем: 8 февраля его избили дубинками. Мы шли между мраморными памятниками с именами знаменитых буржуа: полуобнаженные женщины играли на лютнях или протягивали к небу скорбные руки. У Стены коммунаров, на краю огромного ковра белых и красных цветов, мы остановились. Люди шли весь день, до самого закрытия. Не имея возможности преуменьшить событие, газеты решили признать его значимость, но поставили это в заслугу правительству, словно убийцы у метро Шаронн были оасов-скими головорезами, а не верными служителями власти.

Переговоры о мире продолжались. «Мир, любой ценой мир, на который нам наплевать», — писал Ланзманну один из его алжирских друзей. Вечером в воскресенье, 18-го, где-то в уголке газеты мы прочитали, что мир подписан, и не почувствовали ни малейшей радости. Ведь не разобрались пока ни с армией, ни с «черноногими». И победа алжирцев не стирала семи лет французских злодеяний, вдруг выставленных на всеобщее обозрение. Теперь французы все знали, и это ничего не меняло, потому что они знали всегда. Им повторяли: «Вы как немцы во времена нацизма!» А они отвечали — я слышала это собственными ушами, и это отражало общее чувство: «Да, бедные немцы, теперь мы понимаем, что они не виноваты». А как же эти похороны? Дело в том, что коллективный эгоизм является частью политики, а не психологии. В жертвах 8 февраля парижане видели своих.

Сартр согласился провести в Брюсселе митинг, темой которого будут Алжир и фашизм. Бост отвез нас туда на машине. Кроме бельгийских правоэкстремистских групп, в Бельгии было много французских фашистов, поэтому предосторожность не помешала. Главный организатор, тридцатипятилетний мужчина, которого звали Жан, не один год помогал алжирцам переходить границу, привыкнув к строгим правилам безопасности, он применил их и к Сартру.

Только в момент отъезда и притом условным языком он сообщил по телефону путь нашего следования. В Рокруа Сартр вместе с Лальманом и Л., молодым темноволосым коммунистом, пересел в бельгийскую машину, которую сопровождали автомобили с вооруженными активистами. А молодой светловолосый коммунист занял место между Бо-стом и мной. «Ситуация сейчас крайне неприятная, — сказал он. — Единство действий, сами понимаете, вызывает кучу разногласий». Мы остановились у Жана для короткого телевизионного интервью, а потом с полчаса кружили по городу, прежде чем пойти на ужин к супругам Л. Они пригласили разных представителей бельгийских левых сил и бургомистра, который, вопреки определенному давлению, согласился, чтобы митинг прошел в его коммуне. Во время ужина Жан вышел из-за стола; через какое-то время прибежала испуганная прислуга: «Месье упал в ванной комнате!» Потеряв сознание, Жан ударился головой о ванну. «Я вел себя как баба», — смущенно говорил он на следующий день. На самом деле друзья считали его героем: постоянный риск — при каждом переходе алжирцы полны были решимости дорого отдать свою жизнь, — принятая на себя ответственность изнурили его. Ночевали мы у Лальмана; спустившись к завтраку, мы узнали, что наши молодые стражи провели ночь в вестибюле, положив свои револьверы в цветы.

Лекция состоялась вечером на седьмом этаже высотного здания, в зале, вмещавшем шесть тысяч слушателей. Наблюдалось большое скопление полицейских сил вокруг домов, в гаражах и возле трибуны, начальник полиции заявил потом, что его поразила логика Сартра. А Сартр сделал насыщенный, но суровый доклад; ему трудно было выступать перед бельгийцами, слишком хорошо осведомленными, чтобы можно было ограничиться простой информацией, однако у него не было с ними таких же тесных связей, как с французской публикой, и многие упрекнули его — как меня в прошлом году — в том, что он не затронул их проблем. Лальман принадлежал клевому крылу Бельгийской социалистической партии, и надо было соблюдать равновесие: после долгого кружения по городу и множества ухищрений мы провели ночь в доме коммунистического активиста. За ужином разговор шел о многочисленных покушениях, жертвами которых были люди, принадлежавшие к бельгийским левым силам. Профессор Г. рассказал, что его жена получила пакет, аналогичный тому, что убил одного из ее коллег: начиненный взрывчаткой экземпляр «Умиротворения»; почувствовав подозрительный запах, она положила книгу посреди сада.

На следующий день друзья проводили нас до границы через долину реки Маас, где уже пахло весной. Прощаясь с нами, молодой Л. спросил Боста: «Какое у тебя оружие?» — «Никакого, — ответил Бост. «Но в таком случае мы должны казаться вам сумасшедшими…» — сказал Л., смущенный французским легкомыслием, но немного взволнованный. В действительности мы были тронуты столь глубоким чувством ответственности у них.